НАШИ РЕЦЕНЗИИ

Небольшая повесть Гришковца, начитанная автором. Естественно, автобиографическая и исповедальная, как практически все творчество Гришковца, коего я, признаться, поклонник. Очень занятная озвучка из преимущественно классической музыки, отлично сочетающейся с текстом.
Но! Есть-таки "но".
Как по мне, лучше бы Гришковец не читал свой собственный текст, а выучил его и сыграл как в одном из замечательных своих моноспектаклей. Возможно, я субъективен, но на мой взгляд, Гришковец-чтец (пардон за каламбурную рифму) по всем статьям уступает Гришковцу - актеру... В общем, немножко разочаровала меня данная абука, несмотря на то, традиционный для Гришковца базовый вопрос "кто я и что меня окружает?" мне лично очень близок и интересен.

Аудиокниги я начала слушать не так давно, поэтому постоянно нахожусь в поиске книг, хорошо воспринимаемых именно на слух. «Аргентинца» я решила послушать из-за легкости стиля и приятного голоса чтеца. Текст читает Владимир Солдатов. Понятия не имею, кто это, но голос приятный, особенно если сравнивать и Игорем Князевым, в исполнении которого я слушала «Vita nostra».
Итак: Эльвира Барякина «Аргентинец». В литературных сообществах принято реагировать на это имя, как на аудиоверсию «Майн кампф», начитанную лично автором . На мой взгляд, совершенно зря. Ее книги ничуть не хуже, скажем, всеми любимой «Воды слонам», да и создаются почти по такому же принципу. Честно говоря, первую книгу из этой серии («Белый Шанхай») я прочитала из-за множества негативных отзывов. Я бы за нее вообще не взялась – я не люблю исторические романы, заинтересовало: что же там такого ужасного. Честно говоря, ожидала чего-то необычного и мозговыносящего, вроде «Цветочного креста», но получилось что-то вроде «Воды слонам», разве что не про цирк. Обе книги экзотичные и киногеничные, разве что в «Белом Шанхае» общих мест поменьше. Не хватает только экранизации с Паттисоном. Хотя, экранизация, как раз, будет.
Но, если «Белый Шанхай» - это кино и немцы, вернее, кино и китайцы, то в «Аргентинце» все свое, родное: гражданская война, безысходность, растерявшиеся люди. И - не растерявшиеся… Вам ничего не напоминает? На мой взгляд, отсылка к «Унесенным ветром» в первой части слишком явная. Это, кажется, называется, интертекст. Или – гиперссылка? Нет, по-моему, все-таки интертекст. Честно говоря, без этой отсылки книга ни сколько бы не проиграла. Разве что, параллель провести, что не только «у них», но и «у нас» такое возможно.
И если в «Белом Шанхае» наблюдаешь, скорее, за экзотикой: лотосные ножки, такс гёлз, опиумные курильни; то в «Аргентинце» - за людьми и их судьбами.
В общем, рекомендую всем, кому понравилась книга «Воды слонам» и всем, кто любит экзотику и динамичные сюжеты.,

Topic Link: Алексей Толстой - Аэлита
Исполнение: пятерка, из тех пятерок с плюсом, что ставят зубриле-отличнику.
Комбинировать прямую речь из мужского и женского голосов (фраза женским, а "сказала она" мужским) для меня признак, уж простите, "самострока". Но это мои проблемы восприятия. Просто я люблю, чтобы повествование шло ровно, комфортно для меня, любимого.
В детстве я эту книгу не читал. Как-то оно прошло мимо меня, о чем ничуть не жалею. Эта книга интересна мне именно сейчас, как что-то вроде эталона. После чтения/прослушивания множества альтернативок, как красных, так и белых, очень хочется чего-то настоящего. Глупо звучит - фантастика и "настоящее"? Для меня - нет. "Есть у революции начало, нет у революции конца". "Мы назло пум-пум буржуям мировой пожар раздуем". Кто бы ни написал об этом сейчас, он написал это с позиций сегодняшнего мировоззрения. Толстой же писал это в свое время. Как бы ни относился автор к настроениям людей и вождей, оно настоящее.
Мне очень нравится, что и в "Гиперболоиде", и в "Аэлите" рубахка-парень ставит на уши буржуЁв параллельно линии основного героя, более интересного и автору, и читателю, рубаки идут фоном, оркестром (не фальшивящим!) для солиста-главгероя.

Прям какай-то "Стругацкий период" у слушателей абуков наблюдается...

Это - фанфик. Прямое продолжение "Жука в муравейнике". И начинается непосредственно со сцены "устранения" Льва Абалкина страшным и ужасным Экселенцем.

Я уже слушала что-то из фанфиков по АБС. Они в этом плане дают большой простор для творчества последователей, поскольку отличаются большим количеством лакун, "утерянных" страниц рукописей, недомолвками, открытыми финалами и прочими моментами, возбуждающими зудящий неудовлетворенный интерес.

Ну вот, пожалуйста. Вполне выдержанный стиль, близкий к таковому первоисточника. Слушается с интересом.

Исполняет Сергей Чонишвили. Очень, очень хорошо.

Topic Link: Веров Ярослав, Минаков Игорьв - Операция "Вирус"

Сборник из трёх сценариев. Читает В. Левашёв. Артистично, безукоризненно, по ролям и со вкусом. Прибавление в списке предпочитаемых чтецов.
«Туча»: никогда не видела фильма по этому сценарию и не слышала о нём. Слабее «ГЛ» в литературном плане, нет мокрецов, много цитат из Библии, чего почти нет в оригинальном произведении. Нет пьяницы Банева, заменён на учёного-папулю Ирмы. Но есть эпизод после ухода, потому как немногие взрослые шагнули вслед детям……

«Пять ложек эликсира». Ну, наконец-то повезло на чтеца. Начинала несколько раз в разных исполнениях-бросала. Пожалуй, данная вещь даже не сценарий фильма - пьеса. А пьесы, на мой взгляд, не многим удаётся читать. Левашёву удалось. Если когда-то снимут-фильм получится очень малобюджетный. Актёрскому составу будет что сыграть. И далеко не всякому удастся хорошо.

«Чародеи». Удовольствие, что ещё сказать? «Понедельник…». Чуть урезанный, но ничего от операции не потерявший. Мой любимый Кот Василий сохранён без купюр! К фильму не имеет никакого отношения! Абсолютно! Может ещё есть один? Не искала ничего по поводу, не хочу. Подозреваю ещё одну несимпатичную историю из прошлого советского кинематографа.
Цитата: «Чтобы в наше время проходить через стены надо прогибаться, очень прогибаться!»

В фантастике есть книги и книги. Есть писатели и писатели. Вячеслав Рыбаков - Писатель, он пишет Книги. А Игорь Князев сделал из Книги "Дерни за веревочку" Рыбакова настоящий подарок всем, кто любит этого Писателя и предпочитает чтению звук. Я не буду писать рецензию, я буду писать о том, насколько мне понравилась эта работа.

Жанр фантастики редко позволяет автору раскрыться полностью, описывая людей. Мишура звездолетов и тахионных компьютеров всегда мешает. К счастью, не в этот раз.
вырезано

Это не очень рассудочная книга, главное в ней - эмоции. Сильные, зашкаливающие, иногда совершенно непонятные, но всегда достоверные. Эта одна из тех книг, которые не стыдно назвать поэмой, и это нисколько не умалит мастерства автора, нисколько не пощадит читателя. Очень красиво, иногда страшно, очень тонко.

И прекрасно исполнено. Огромное спасибо Игорю Князеву за эту работу. Его актерские способности пришлись здесь более чем кстати. Отдельно отмечу все без исключения женские роли. Редко исполнитель-мужчина может сделать свое прочтение высоким голосом таким, чтобы с первых слов хотелось бы сказать "верю". Будь то юная возлюбленная героя, старая и злая старуха, искусная соблазнительница. Все сделано на высшем уровне. Нерв прозы Рыбакова сохранен, а иногда даже усилен. Превосходная аудиокнига, одна из самых лучших от Князева и по содержанию и по исполнению. Браво!

Вы подарили мне не только волшебную субботу (я прослушал книгу в один присест) - вы подарили мне кусочек своей души и души автора, я буду возвращаться к этой записи еще не раз. Спасибо вам от всего сердца.

Topic Link: Рыбаков Вячеслав - Дерни за веревочку

Topic Link: Познер Владимир - Тур де Франс. Путешествие по Франции с Иваном Ургантом

Не знаю, как позиционировать эту книгу. Путевые заметки? Дополнение к до сих пор не вышедшему фильму? В предисловии сказано: пока фильм ещё не вышел, вот вам хотя бы книга. То, что осталось за кадром. Плохо то, что кадра-то и не было, не было того основному, к чему дополнение. Так, черновик будущего закадрового текста.
Книга состоит из двух частей: в первой рассказывается поглавно о кухне, ремёслах, атомной энергетике и так далее, а во второй о том же самом хронологически, ибо это дневник самого Познера за время поездки. Рассказывается в дневнике о том же самом, местами теми же словами что и в первой части - не зря же он писался, скорее всего именно на его основе была создана основная часть книги. Кое-чего из дневника в первой части нет, это было бы интересным, но описание столь же схематическое, как и всего остального, просто заметки на полях. Такое чувство, что 3/4 своего дневника автор литературно обработал, а потом ему надоело, и он решил выпустить книгу такой как уж получилось. А чтобы полезные сведения не пропали, присовокупил к книге дневник и предоставил читателю самому отделять зёрна от плевел.
Окончания как такового у книги нет. Просто шёл-шёл рассказ, а потом внезапно закончился. Не люблю такие книги.

Исполнение на четвёрку с минусом. Вячеслав Шереметьев ни в какое сравнение с профессиональными дикторами не идёт, поскольку ударения в редко употребимых словах ставит по собственному разумению, а не по правилам. Из того что особенно запомнилось - киновАрь, глазУрованный и прочее в том же духе. Плюс к тому, вся книга сопровождается фоновой мелодией. Одной. Когда она заканчивается, то тут же начинается заново. Не спорю, мелодия такая типично-французская, и в качестве отбивки в начале глав подошла бы отменно, но декорировать ею ВСЮ книгу?! Меня лично такой подход раздражает неимоверно. Единственный выход - попытаться абстрагироваться от музыки и сосредоточиться на голосе. Но только сосредоточишься, а там опять какой-нибудь "скурпулёзный".
В общем, по моему мнению, это книга для больших любителей Познера. Всем прочим слушать лучше после просмотра фильма. Когда он выйдет...

Всегда интересно почитать мнение о чём-то знакомом человека постороннего, делящегося только что добытыми сведениями с такими же как он сам непосвящёнными. В данном случае - это рассказ шведской журналистки о России - так, как она её видит. Что её удивляет, умиляет, злит. Рассказ для людей, знающих о России только шаблонных медведей с балалайками. Неудивительно, что книга стала бестселлером за рубежом, рассказанное в ней действительно может быть незнакомым обывателю. А вот в русскоязычной среде её навряд ли очень высоко оценят, ибо изложены вещи в общем-то банальные, мимо которых проходишь, не замечая.
Позиция автора иногда повергает в недоумение. Взять, к примеру, отношения между полами: с одной стороны, ей очень нравится, что любой мужчина чувствует в себе необходимость помогать женщинам - затащить чемодан на багажную полку, придержать дверь, а с другой стороны, отсутствие подлинного равноправия, такого же отношения к женщине как к мужчине. То есть она, приезжая на родину, раздражается от равнодушия мужчин к своей персоне, но между тем считает что в России феминизм понимают неправильно и хорошо бы они (русские) тоже устремились к правильному феминизму, как и шведы.
Посещая обычно лишь два города в России, Санкт-Петербург и Москву, автор считает что знает Россию. И любит. Друзья, о которых она рассказывает, все сплошь руководители, бизнесмены, хорошо зарабатывающие и интеллигентные. И она ничтоже сумняшесь переносит в большей или меньшей степени их качества на всех остальных жителей страны. Ну или просто предпочитает об остальных не рассказывать, но после чтения этой книги может сложиться впечатление что Россия - это такая большая Швейцария. Ещё один пример переноса частного на общее - утверждение, что в Москве имидж важен настолько, что для оплаты супер-роскошной свадьбы в порядке вещей продать квартиру.
Есть и такие вещи в российской действительности, которые автор не любит, не понимает, говорит о них очень резко и осуждающе. В частности, это празднование Дня Победы 9 мая. Долго рассуждает она о том, что победа далась слишком большой ценой из-за просчётов командования, просто задавили человеческой массой. А потому праздновать День Победы глупо. Я так и не смогла понять логику, которая приводит к такому выводу. Наверное, потому что принадлежу к народу, для которого победа над немецко-фашистскими захватчиками - действительно Победа с большой буквы. Так воспитана с детства, и точка зрения автора сей книги мне не близка.
А вообще, я не знаю, можно ли говорить, что любишь страну и постоянно ищешь повода в неё вернуться, и в то же время высказывать столько критики относительно образа жизни жителей этой страны. Было бы по-другому, так это уже была бы какая-нибудь вторая Швеция, а не Россия. Но, нельзя не признать, что Анна-Лена Лаурен знает о России довольно много и пишет интересно.

Читает Леонтина Броцкая как всегда отлично.

Лаурен Анна-Лена — У них что-то с головой, у этих русских (Броцкая Леонтина) //ссылки: вырезано

Послушал, а потом и ещё раз послушал два замечательных радиоспектакля.

Замечательное Баталовское
Topic Link: Ф. М. Достоевский - Белые ночи
Постановка — Алексей Баталов.
В ролях:
Мечтатель — Алексей Баталов,
Настенька — Анна Каменкова,
Жилец — Олег Вавилов,
Матрена — Лидия Рюмина,
Бабушка — Анна Белоусова,
Фекла — Алла Котельникова.
Запись 1980 г.
1 час 25 мин.

и ленинградский спектакль с обожаемым мною Сергеем Дрейденом
Post Link: «Радио России»
Артисты: Юлия Бочанова и Сергей Дрейден
Автор инсценировки - Леонид Дубшан
Режиссер - Галина Дмитренко
45 мин.

как-то неудобно даже останавливаться на содержании, т.к. это просто классика
подзаголовок Фёдора Михайловича:
Сентиментальный роман (Из воспоминании мечтателя)
по формату, конечно. это никакой не роман. и не рассказ, и не повесть. это просто литературная жемчужина, которая дала жизнь двух радиожемчужинам


Впервые опубликовано в журнале "Отечественные записки" (1848. N 12) с подписью: Ф. Достоевский и с посвящением другу молодости Достоевского поэту А. Н. Плещееву.

этот текст просто создан для Радио!
и оба дуэта в спектаклях изумительны. и каждый по-своему.
просто ради интереса послушайте, как можно по-разному сыграть один и тот же текст.

Баталовский вариант - это нечто хрупко-хрустальное. Звенящее. Щемящее сердце. Очень трогательное.
Дуэт Баталов-Каменкова! Ну о чём ещё можно мечтать в нашей грешной аудиожизни?!

И в достаточной степени контрастный по отношению к первому дуэт Дрейден-Бочанова. Но по моему мнению, не уступающий ни в чём. Это более, я бы сказал, зрелая трактовка.

Когда слушаешь Баталова и Каменкову - полнейший эффект присутствия. Актёры просто живут там, на питерских улицах, в тех белых ночах.

Дуэт Дрейдена с Бочановой - нечто другое. Это уже ближе к воспоминаниям. И Настенька с Мечтателем уже не такие наивные души, они точно также ищут Человека, но особенно Мечтатель здесь совсем другой. И в целом больше соответствует своему возрасту, чем баталовский. Мне так ощущается
Он уже понимает, каковы его шансы найти своего человека в мрачном большом городе (именно так мне Достоевский преподнёс Питер тех лет).
И после всех перипетий именно в этом варианте особенно сильно чувствуется, что это было то счастье, которое могло бы быть на всю оставшуюся жизнь, а длилось всего одну ночь.

Баталов передаёт всё это по-другому. Но как же ярко!

Сложно формулировать такие вещи. Но мне кажется, Дрейден знает, что ищет. И знает, что именно это нашёл. И осознаёт, ЧТО он потерял.
А вот Баталов толком и не знал, что искал. А когда нашёл - просто ослеплён, он не знает, что делать с этим подарком судьбы. И как же горько всё это потерять также вдруг, как и найти...


Вот такой путаный сентиментальный отзыв НЕмечтателя
Обязательно послушайте. Спектакли прекрасно дополняют друг друга красками.


p.s. Иудушка, даже не думай склеить с "рецензией" на аудиокнигу. уйду в монастырь

ЮРИЙ ТРИФОНОВ И ЕГО «ДОМ НА НАБЕРЕЖНОЙ»

В марте не так давно отшумевшего 2011 года исполнилось 30 лет со дня смерти Юрия Валентиновича Трифонова. Срок по нынешним временам огромный, вместивший в себя такие грандиозные перемены и подвижки – в быту, в сознании, в социальных отношениях, что, казалось бы, люди, жившие тогда и теперь, по-настоящему и понять-то друг друга не в состоянии. Что уж говорить о художественной литературе, особенно, как в случае с Трифоновым, намертво привязанной к реалиям позднесоветской эпохи. Между прочим, многие и смотрят сегодня на его творчество как на ее литературный оттиск, теперешнему читателю уже мало созвучный, а потому и не слишком интересный.
В Википедии о Юрии Трифонове сказано так: «одна из главных фигур литературного процесса 1960-х –1970-х годов в СССР». То есть не вообще русской, советской литературы, а именно литературы конкретных десятилетий. Да, о жизни городской, столичной интеллигенции хрущевско-брежневского времени судят и будут судить в первую очередь по Трифонову, по таким его вещам, как «Обмен», «Другая жизнь», «Дом на набережной», потому что правдивей и глубже него никто эту жизнь не описал. Как ядовито заметил в своем дневнике Юрий Нагибин, «все, кого я ни читаю, – Трифоновы разного калибра. Грекова – Трифонов (наилучший), Маканин – Трифонов, Щербакова – Трифонов, Амлинский – Трифонов, и мой друг Карелин – Трифонов». Но ведь и о России последнего десятилетия XIX века мы судим прежде всего по Чехову, однако никому не придет же в голову аттестовать Чехова как главную фигуру литературного процесса 1890-х годов, хотя это и правда.
В свое время ангажированная советская критика, почти так же, как когда-то Чехова, упрекала Трифонова в заземленности, в увлечении бытописательством, и эти попреки, надо сказать, не проходили бесследно.
– Я пишу о жизни и смерти, – недоумевал он, – а у меня находят один лишь быт. Пишу о любви, о долге, о человеческой порядочности, а мне опять вменяют в вину неспособность подняться над подробностями быта.
Да, что-то подобное происходило и с Чеховым. Его сразу полюбила читающая публика, но очень долго косилась в его сторону журнальная критика, видевшая в нем холодного натуралиста, «апостола беспринципности», бесстрастно фиксирующего неприглядные стороны современной ему действительности, не уравновешенной никакими позитивными идеалами. А все дело было в новой художественной эстетике, до которой просто не дозрели некоторые из чеховских недоброжелателей.
И еще одна параллель, невольно напрашивающаяся при сопоставлении этих двух авторов. Ведь, как известно, было два разных Чехова. Один – автор «Осколков» и «Будильника», легкий и плодовитый Антоша Чехонте, относившийся, по собственному его признанию, без должного уважения к своему таланту. И другой, каким он стал к 26-27 годам, постепенно вырастая из себя и превращаясь в глубокого и трезвого художника, безжалостно браковавшего плоды своего раннего творчества, значительную часть которого он даже не включил в собрание сочинений (это сделали без него полстолетия спустя, наплевав на его авторскую волю).
25-летний Юрий Трифонов заявил о себе как типичный литератор эпохи соцреализма. Его первая большая вещь «Студенты», получившая одобрение на самом верху, была удостоена Сталинской премии (впоследствии он говорил, что не отказывается ни от чего им написанного, но из повести «Студенты» не в состоянии прочесть больше двух страниц). А потом были полтора десятилетия мучительных поисков – себя, своего мироощущения, своего места в литературе и своей особой стилистики. За это время у него вышел большой роман «Утоление жажды» – о строителях Каракумского канала, сборник рассказов, серия очерков на спортивную тему, но все это был еще тот, по преимуществу старый Трифонов, с которым он окончательно распрощался лишь к концу 1960-х годов. И так же как для Чехова все его «Лошадиные фамилии», «Унтеры Пришибеевы» и пр. были лишь пробой сил, только подготовкой к предначертанному ему великому поприщу, так и проза Трифонова первых полутора десятилетий явилась для него своего рода предстартовой площадкой, испытательным полигоном, когда старое еще цепко держало его в своих соцреалистических объятьях. И если бы не чудо его второго рождения, он был бы сегодня скорее всего забыт, а его творчество осталось бы достоянием одних историков литературы.
Новый Трифонов, которого мы так любим и ценим, начался с автобиографической повести «Отблеск костра», посвященной памяти его репрессированного отца (вышла в 1967 г. отдельной книгой), но в особенности – с опубликованной «Новым миром» повести «Обмен» (1969 г.) и нескольких рассказов («Голубиная гибель» и др.). И тут нельзя не сказать о некоторой драматической несинхронности в творческой судьбе писателя.
Ведь все написанное им после 1967-68 года с полным правом можно отнести к так называемой оттепельной прозе, хотя оттепель к тому моменту осталась уже позади. Как сказал однажды сам Трифонов, вернувшись из издательства, где подписывался в набор «Отблеск костра», «мною захлопнули дверь». Но в то время когда Твардовский открывал и переоткрывал своих новых авторов, поднявшихся на оттепельной волне, – Солженицына, Федора Абрамова, Георгия Владимова и др., – которых пестовал, как собственных детей, и которыми гордился, Трифонова, однако, «своим» не считал и к его творчеству относился безо всякого интереса. Хотя чувствовал в нем родственную душу и мог часами увлеченно беседовать, стоя у дачного заборчика – они были соседями в поселке «Красная Пахра» – и обсуждая последние литературные новости, а нередко и выпивать. (Заметим в скобках, что именно Твардовский напечатал когда-то в «Новом мире» его повесть «Студенты» и даже выдвинул ее на Сталинскую премию. Но то был другой «Новый мир», другой Твардовский и, вообще, совсем-совсем другая эпоха.) И когда Трифонов после 17-летнего перерыва вступил, наконец, на подножку поезда под названием «Новый мир», решив передать редакции сначала «Голубиную гибель», а затем и «Обмен», поезд этот отсчитывал уже последние километры пути, и Твардовскому, ушедшему с головой в борьбу за сохранение журнала, было уже, по большому счету, не до него. И только этим можно объяснить прохладную реакцию главного редактора, принявшего к печати его первую «московскую» повесть.
«Зачем вам этот кусок про поселок красных партизан? – спросил он, возвращая автору рукопись с редакторскими пометками. – Какая-то новая тема, она отяжеляет, запутывает. <...> Вот вы подумайте, не лучше ли убрать». «Может быть, Александр Трифонович не слишком внимательно читал - было не до того, – вспоминал впоследствии Трифонов, – а может, в виду сгущавшейся опасности проявлял некоторую осторожность. <…> Но, когда я сказал, что поселок красных партизан для меня важен и убирать его не стоит, ибо исчезнет второй план, Александр Трифонович легко согласился: «Пожалуйста, оставляйте...» В этом легком согласии я почувствовал не только великодушие редактора, но и некое грустное безразличие... И это было то, что омрачало радость».
«Обмен» был напечатан в предпоследнем номере журнала, подписанном Твардовским, а с января 1970 года «Новый мир» в прежнем своем составе прекратил существование. И это была потеря не только для тех, кто в нем работал или печатался, но для всей читающей России. Да, не стало журнала, сумевшего собрать вокруг себя лучшие литературные силы, а год спустя, сломленный утратой своего детища, ушел из жизни и главный «собиратель» Александр Твардовский. Но осталась блестящая когорта выпестованных им авторов, «птенцов гнезда александрова», какой могла бы на тот момент позавидовать любая литература мира, и каждому из них предстояло теперь выгребать самостоятельно.
Всего десять лет отвела судьба на это самостоятельное плаванье самому Юрию Валентиновичу. Но именно в эти десять лет он развернулся в полную свою силу, как бы перехватив эстафету, перенятую им из рук Твардовского, а, с другой стороны, уйдя далеко за горизонты новомирской школы. И если к 1962 году в активе Трифонова не было ничего равного «Одному дню Ивана Денисовича» или «Случаю на станции Кочетовка» – Солженицын считался в те годы первым автором «Нового мира», – то в дальнейшем по масштабам литературного дарования он, конечно, его превзошел, хотя Нобелевской премии и не получил (правда, выдвигался на нее и даже, как говорят, был близок к заветной черте, но внезапная смерть перечеркнула эти надежды). Впрочем, ее не получил и Чехов, а в случае с Солженицыным, если быть откровенными, известную роль сыграла и политическая конъюнктура.
Невозможно не поражаться тому, как же много было сделано Трифоновым за это последнее отпущенное ему десятилетие. Цикл «московских повестей», «Записки соседа» (некий аналог солженицынского «Теленка»), исторический роман о народовольцах «Нетерпение», романы «Старик», «Время и место» (по социально-историческому охвату выведенных в нем людей и событий вполне могущее претендовать на звание эпопеи), оставшееся неоконченным «Исчезновение»... И на каждом из них печать его мощного таланта. Однажды, проводя аналогию с чеховским «многописанием», он назвал этот стиль работы бурнописанием, страстнописанием. Но этот лихорадочный, обгоняющий слова и мысли творческий поток направлялся твердой рукой, о чем можно судить по великолепно выстроенной архитектонике каждой из его вещей, когда сюжет раскручивается как пружина, властно приковывая к себе неослабевающее читательское внимание.
Как-то на встрече со студентами литинститута Трифонов признался, что в молодости самым главным для писателя считал сюжет и гонялся за сюжетами. Потом пришло осознание того, что главное это слова, а еще позже, что главное это мысли. Однако когда читаешь Трифонова, начинаешь понимать, что все это, как говорится, условия необходимые, но недостаточные, и что главное все-таки –это его удивительный дар рассказчика, проявляющийся в каком-то особенном сцеплении слов и мыслей, столь естественном и органичном, что каждый сюжетный поворот, каждый поступок или реплика героя по степени своей достоверности кажутся соперничающими с самой жизнью. И эта завораживающая чужая жизнь со сложной игрой ее явных и скрытых смыслов берет нас в плен с первых же страниц произведения, так что уже не оторваться.
Это колдовство усугубляется еще и постоянной перебивкой планов – сна и яви, внешнего и внутреннего, настоящего и прошедшего, вкраплением в ткань повествования фрагментов с участием автора и т.д. Особенно примечательно в этом смысле смещение временных планов – ведь время, его приметы, его специфическая атмосфера, едва ли не главный герой трифоновской прозы. Следуя за судьбами его персонажей, мы все время словно бы колеблемся между настоящим и прошлым, то переносясь в еще не остывший вчерашний день, то погружаясь в самые отдаленные, глубинные его истоки. Эта уникальная авторская позиция, когда нет ни устойчивого вчера, ни сегодня, которые постоянно перетекают друг в друга, то и дело меняясь местами, позволяет увидеть человеческие судьбы как бы с высоты птичьего полета, одномоментно, или симультанно, как говорят психологи, во всем их масштабе и объеме. При этом подробности быта – неизменный объект пристального внимания автора – вырастают у него до размеров бытия, к которому устремлены все его интересы. И это прикосновение к бытию, к его экзистенции, проступающей сквозь вещную, осязаемую оболочку, и есть, наверное, одна из самых драгоценных особенностей трифоновской прозы, не оставляющей безучастной ни одну живую читательскую душу.
Вместе с тем, при всем совершенстве своей писательской техники, Трифонов был и остается продолжателем русской реалистической школы, в том смысле как ее понимал еще Белинский – «воссоздание жизни средствами самой жизни», и мог бы повторить вслед за Л.Толстым: главный герой моих произведений – правда. Но это реализм, обогащенный всеми достижениями литературы минувшего столетия с ее кинематографичностью мышления, углубленным психологизмом, вниманием к сексуальной стороне жизни, отказом от многих табу и пр. Да и само его творчество вплетено в самую сердцевину художественных поисков ХХ века, и в этом смысле он может по праву числиться в одном ряду не только с Буниным или Чеховым, но и с Сэлинджером, Бёллем, Ленцем и др.
Как и все советские писатели, Юрий Трифонов ездил в творческие командировки, выписывавшиеся редакциями журналов. Результатом этих поездок стал роман «Утоление жажды», каким-то своим краешком «Предварительные итоги» и, возможно, «Время и место». Однако зрелый Трифонов в подобных географических перемещениях большей частью уже не нуждался, потому что на первое место для него выдвинулись перемещения во времени. И эти «командировки» он выписывал себе сам, вновь и вновь обращаясь к своей детской и юношеской памяти, к зарубкам и вехам собственной судьбы, не пренебрегая, впрочем, и чужими свидетельствами и, подобно Реброву из «Долгого прощания», месяцами просиживая в архивах и книгохранилищах, без чего не появились бы ни «Отблеск костра», ни «Старик», ни, тем более, «Нетерпение».
Писательская память уникальна, в особенности, если речь о таком человеке, как Трифонов. И там, где память обычных людей сохраняет связанные или не связанные между собой предметы, лица, события, память писателя кроит уже готовые образы, сцены и сюжеты, иногда близкие к тому, что пережито в действительности, а иногда существенно преображенные. Как говорил Станиславский, память это лучший эстет. Давно замечено, что есть писатели, которые всю жизнь пишут одну и ту же книгу, хотя она и выходит у них под разными названиями – то в виде повести, то романа, то рассказа. Трифонов, бесспорно, из их числа, и все его творчество можно сравнить с домом, комнаты которого – его книги. Но воздухообмен у всех у них общий и проблемы, затрагиваемые в каждой, – лишь отпочкования одной общей «метапроблемы». И, как у каждого большого писателя, у него был свой «скелет в шкафу». Это – тема сталинских репрессий, страданий и уничтожения миллионов безвинных людей, десятилетиями замалчивавшаяся идеологами советского режима. Она, словно аура, наполняет воздух большинства его произведений, и пройти мимо нее для Трифонова, испытавшего этот ожог еще в детстве, было невозможно. Как пепел Клааса, она стучалась в его сердце.
«Тема страшная, бросить нельзя, – записал однажды в своем дневнике Твардовский, – все равно, что жить в комнате, где под полом труп члена семьи зарыт, а мы решили не говорить об этом и жить хорошо, и больше не убивать членов семьи». И все же, несмотря на бдительность цензуры, Трифонов умел писать так, чтобы его понимали. Ведь художественная проза это особая материя, и то, что говорится открытым текстом, далеко не всегда попадает в цель, тогда как намеки и полунамеки действуют порою куда вернее. Но даже там, где речь у него вообще не идет о прямых репрессиях, они все равно присутствуют где-то на заднем плане, в самой атмосфере произведения, которой дышали и в которой действовали его герои. Хотя бы потому, что она формировала и деформировала их (да только ли их!) психику. «Многое завеяно песком, запорошено намертво, – говорится в повести «Дом на набережной». – Но то, что казалось тогда очевидностью и простотой, теперь открывается вдруг новому взору, виден скелет поступков, его костяной рисунок – это рисунок страха. <…> И был страх – совершенно ничтожный, слепой, бесформенный, как существо, рожденное в темном подполье, – страх неизвестно чего, поступить вопреки, встать наперекор. И было это так глубоко, за столькими перегородками, под такими густыми слоями, что вроде и не было ничего похожего».
«Дом на набережной» – самая знаменитая из «московских повестей» Юрия Трифонова. Ее успех был настолько оглушительный, что достать номер «Дружбы народов», в котором она публиковалась, было практически невозможно, а последний нераздаренный экземпляр был похищен в редакции прямо из стола писателя. Однако невероятная популярность этого произведения была связана вовсе не с тем, что большая часть описываемых в нем событий разворачивается в широко известном правительственном доме на берегу Москва-реки (к которому с тех пор и приклеилась эта кличка), словно медальонами, увешанном бесчисленными досками с барельефами известных полководцев, партийных и государственных деятелей. Это лежало, так сказать, на поверхности. Гораздо важнее, что повесть затрагивала что-то главное, сердцевинное, созвучное каждому, кто варился в этом котле под названием советское общество, хотя по-настоящему, может быть, не додуманное и не осознанное, вытесняемое житейской круговертью. Трифонов сумел пробиться сквозь эту круговерть и помог пробиться читателю, создав неповторимый образ эпохи.

* * *
Еще при жизни Трифонова «Дом на набережной» был инсценирован Театром на Таганке, что в ту пору – 1980-й год – было совсем не просто, поскольку требовало бесконечных согласований и преодоления цензурных рогаток. Но Юрий Любимов умел преодолевать и не такое, и его постановка стала событием в культурной жизни Москвы. А вот с озвучанием этой вещи не повезло: за 35 лет, прошедших после ее выхода в свет, не было сделано ни одной профессиональной записи, что, видимо, не случайно.
Здесь следует, наверное, сказать о несложившейся в силу ряда причин посмертной судьбе писателя. Ведь лучшие профессональные записи его произведений были осуществлены на радио еще в 1980-х годах. Это, прежде всего, «Обмен» в исполнении Владимира Андреева, а также три рассказа («Голубиная гибель» и др.), записанные Николаем Волковым. Правда, обе работы выдающиеся, удивительно точно передающие дух и стиль авторской прозы, так что Юрий Валентинович, мне кажется, остался бы ими доволен. Не могу не упомянуть в том же ряду и прекрасную аудиоверсию романа «Время и место», осуществленную в 1982 г. в студии Всероссийского общества слепых диктором Всесоюзного радио Владимиром Сушковым и по-настоящему, по-моему, недооцененную.
А дальше стало вроде бы не до Трифонова. В одночасье ушла в небытие целая историческая эпоха, а с нею не стало и его читателя. Нет, не в физическом смысле этого слова – просто разом отброшенные на обочину жизни, люди были вынуждены теперь думать не о духовной пище, а о хлебе насущном. Для новых же хозяев жизни Юрий Трифонов стал как отыгранная карта. Интерес представляли прежде всего те, кто был в моде, кого не печатали в советские времена (а Трифонова с трудом, но все же печатали) и чьи «задержанные» произведения разом выплеснула волна перестройки. Или те, кто был жив и здравствовал и мог участвовать во всякого рода презентациях и телевизионных тусовках, представить в которых Юрия Валентиновича было просто невозможно. И когда в середине девяностых годов его вдова хотела установить мемориальную доску на доме, где он жил, ей было в этом отказано. С точки зрения тогдашних властей Трифонов этой чести не заслужил, а потому было предложено установить уже готовую доску внутри подъезда (хорошо еще, что не в квартире!).
Как заметил критик В. Бондаренко, прижизненная слава сыграла с Трифоновым плохую шутку: в представлении читателей нового поколения его творчество было неразрывно связано с советским прошлым, и никому не хотелось обратно в «совок». Конечно, то было прискорбное заблуждение, но какая-то тень все же легла на его творчество. А в результате с конца 1980-х годов ни профессиональные актеры, ни режиссеры больше не обращались к аудиозаписям его произведений. И эту судьбу разделил, к сожалению, и «Дом на набережной».
Что оставалось делать любителям аудиокниги? Попытаться восполнить этот вопиющий пробел своими силами. Именно так и поступил krokik, взявшийся на свой страх и риск озвучить эту сложнейшую вещь. Я не принадлежу к тем, кто думает, что не боги горшки обжигают. Моноспектакль перед микрофоном очень трудное испытание, которое не всегда по плечу даже опытным и искушенным театральным и киноактерам (примеров приводить не буду, их полным-полно). А если записывается какая-то большая вещь, работа исполнителя превращается в настоящий марафон, где так просто испортить, а то и убить любой художественный шедевер.
Но в случае с «Домом на набережной» этого, к счастью, не произошло. И ключ, я думаю, прост, он – в любви исполнителя к творчеству Трифонова. Отсюда, вероятно, и та искренняя, взволнованная интонация, которая покоряет нас с первых же минут его чтения. Не буду здесь останавливаться на недостатках и погрешностях записи, без которых, конечно, тоже не обошлось – ведь человек работал в одиночку, без режиссера и редактора. Не буду также сравнивать ее с работами В.Андреева или Н.Волкова – это явления разного порядка. Скажу только, что запись сделана как бы на одном дыхании и что в ней есть, своя изюминка и свое обаяние, которого так часто лишены записи профессионалов. Поэтому она с полным правом может числится в ряду бесспорных удач Аудиоклуба.

Игорь Рейф

Topic Link: Трифонов Юрий - Дом на набережной