logvin, 05.04.2011 01:10
—
развернуть
Право считать его своим оспаривают театр, кино и эстрада. А он везде на месте и всегда на высоте.
Тому, что делает народный артист России Филиппенко, очень трудно подобрать строгое определение. Литературный концерт? Моноспектакль? Вроде бы подходит и то и другое. Но когда становишься свидетелем и в какой-то степени соучастником этого действа, понимаешь, что пытаться установить какие-либо жанровые границы совершенно бессмысленно. Более того – не нужно. Любые ограничители Филиппенко противопоказаны. Каждый раз он устраивает для нас сеанс синхронного перевода с языка Зощенко, Булгакова, Аверченко, Шукшина, Пастернака, Левитанского на наш, зрительский. А посему ему неважно, к какому жанру отнесут те или иные заинтересованные лица результаты его кропотливого труда. Важно, чтобы перевод был точным.
Попасть под обаяние Александра Георгиевича при личном знакомстве легко и приятно. Он только что из Самары, устал и выпотрошен до донышка долгой дорогой, таблетки под рукой. Но на наших глазах идет преображение, идет вхождение в роль – актера, дающего интервью. Журналисты – те же зрители, те же слушатели, а значит, набирает обороты кураж, готовность к общению уже стопроцентная. С улыбкой Азазелло начинает пресс-конференцию он сам:
– Так, в прошлый раз у вас уже были вопросы: чем отличается тольяттинская публика от прочей. И – что было мистического при съемках «Мастера и Маргариты»? Не повторяйтесь.
– Сергей Юрский, Михаил Козаков, Александр Филиппенко… Кто за вами еще в этом жанре?
– По большому счету никого. Сейчас отмечается столетие основателя жанра художественного чтения Закушняка. У меня раньше не принимали программы, потому что мы существовали на сцене по Станиславскому: здесь и сейчас. А по Закушняку на сцене нельзя волноваться: я пережил то-то, теперь вы, зрители, переживайте эти эмоции. Теперь нам разрешили, и я могу переживать за Чичикова, за любого героя. Так вот к юбилею Закушняка с трудом набрали состав участников – все те же Лановой, Плотников, Демидова, Кузнецова, моя программа «У автора в плену».
Но чтобы выйти за рамки привычного театра, нужен еще и случай. Вот мы летели недавно с актрисой Натальей Бочкаревой (к сожалению, ее знают только по сериалу «Счастливы вместе», а она удачно играет в сложных постановках у Табакова). Она мне вдруг призналась, что когда-то готовила отрывок из Шукшина «До третьих петухов» – острая такая штучка. И пока мы летели, я ее уговаривал: не бросай это дело, позвони мне, я тебе помогу. Ведь, во-первых, нужно желание, а во-вторых – понимание, что наша профессия – это не давать интервью, а показать, что ты можешь, выдать готовый продукт. Бочкарева – острохарактерная актриса, а во МХТ имени Чехова у нее нет соответствующих ее амплуа ролей. Вот возьми, покажи себя в моноспектакле! Ты будешь здесь и сейчас и совсем разная. Мне кажется, я ее убедил. И может, мы увидим ее со своей программой.
Я-то начинал еще в школьном драмкружке, читал «Гармонь» Твардовского. Называлось все это раньше «литературно-музыкальная композиция», теперь она как форма возвращается. Вы ее видели в мой приезд вместе с Молодежным симфоническим оркестром Поволжья… Хотя все равно есть ощущение, что жанр умирающий.
– Вкусное слово уже не все чувствуют?
– Нет, еще нужна какая-то режиссура. Вот сейчас крохотки Солженицына я должен читать, а Уткин с ансамблем будет играть Шостаковича. Должен быть и художник-постановщик, который сможет организовать сценическое пространство. В Интернете гуляет чудовищная цитата, что Филиппенко не нужен режиссер. Это неправда. Я слушаю и Виктюка, и Стуруа, и любого стоящего режиссера, который уважает артиста.
– Александр Георгиевич, вам как человеку, много пожившему, много повидавшему, уютно в этом времени?
– Нет. Об этом долго рассказывать… Но, наверное, главное, что мы до сих пор не можем расстаться со своим советским прошлым, мало времени прошло, чтобы поменять всю организацию всего в стране. Век новый, а многое, тот же театр, еще из прошлого.
– Однако вы читаете авторов разных лет. Вы считаете их современными?
– Обязательно. В этом и есть великая классика.
– Обязательно актуальные какие-то вещи?
– Нет, этой мой субъективный выбор, поэтому мне и интересно узнать, что происходит со зрителем после спектакля, что он почувствовал, правильно ли я «перевел» Довлатова или Зощенко. В ближайшем будущем у меня программы по Есенину, Солженицыну, Пастернаку, Жигулину… А недавно меня на полном серьезе попросили записать аудиокнигу по произведению Гайдара…
– Детские рассказы Аркадия Гайдара?
– Да нет, экономиста Егора Гайдара…
– Александр Георгиевич, у вас ведь до сих пор нет собственного сайта в Интернете.
– Дело больно хлопотное, а мне некогда, да и человека, который бы им профессионально занялся, нет. Хотя я уже устал объясняться по всякому поводу на пресс-конференциях. «Желтые» издания запускают утку, а мне порой и ответить негде. Вот придумали, что я нахожусь к Книге рекордов Гиннесса, потому что за минуту вынюхал кружку пива. Чушь собачья! Дело-то было давно, из какого-то круиза я привез майку, там на груди тузы и бутылка пива из целлофана. На открытии какого-то пивзавода меня в этой майке засняли, а подписать-то под снимком нечего, вот и придумали «рекорд Гиннесса от Филиппенко». По Инету пошла гулять байка и про то, что после фильма Бортко «Мастер и Маргарита» после роли Азазелло у меня начались проблемы со зрением. Вот, мол, какой мистический роман Булгакова. А у меня просто упала замечательная французская линза, а я и не заметил…
Мы делали «Сны» с Гафтом, на прогон спектакля пришла пресса. (Кстати, еще Мейерхольд говорил, что приглашать журналистов надо только после десятого спектакля.) И началось такое ля-ля, столько всякого вылили на нас. Но шли годы, спектакль живет, на него идут зрители. И сейчас мы с Гафтом в одном союзе. И это тоже не случайно. Про нас говорят: какой Гафт ужасный человек, какой Филиппенко ужасный человек. Но мы-то по знаку Зодиака Девы, и вместе – идеальная хорошая пара. У нас в Девах вообще хорошая команда – Довлатов, Платонов, Ольга Остроумова.
– Есть авторы, которые у вас не получаются?
– Конечно. Пушкин. Для него хороши Юрский, Ильинский. У меня не получается. Не идет у меня и любимый Бродский… Мне ближе вахтанговская школа – Гоголь, Салтыков-Щедрин, трагифарс.
– Сейчас у вас уже не просят исполнить «козла на саксе»?
– Просят, но только те, кто рокеннроллил когда-то, а их, настоящих, уж мало осталось. Ведь верно же написано в том же аксеновском «Ожоге»: «Не в джазе же только одном было дело. А в том, что жила на свете та «жалкая и жадная молодежь, опьяневшая от сырого европейского ветра, внезапно подувшего в наш угол. Мы хотели жить общей жизнью со всем миром, с тем самым «свободолюбивым человечеством», в рядах которого сражались наши старшие братья. Всем было невмоготу в вонючей хазе, где смердел труп «пахана» – и партийцам, и народным артистам, и гэбэшникам, и знатным шахтерам, всем, кроме нетопырей в темных углах. И мы тогда играли». Но пусть у каждого поколения будет своя молодость, о которой хорошо вспоминается. Надо дышать тем воздухом, какой есть. Иначе не выжить. Просто я подпитываюсь оттуда, из 60-х. Это было удивительное время. Хрущевская оттепель, потом снятие Хрущева, потом очередной культ личности, теперь уже Брежнева. Коронный вопрос для преподавателей марксизма-ленинизма у нас на физтехе звучал так: существуют ли в Советском Союзе объективные предпосылки для возникновения субъективизма? Булгакова и Платонова мы не знали, Есенин был кулацким поэтом. Вторую часть «Мастера и Маргариты», напечатанную в журнале «Москва», я купил в аэропорту Целинограда, где был с агитбригадой МФТИ. В Москве ее уже было не достать… Сейчас мне кажется, что все это было с другим народом…
– Идеальные зрители – какие они для вас?
– Двадцать смеющихся дам в зале. Я их сразу чую. И вообще, я как рыбак на сцене, закидываю удочку в зал, наживку потихоньку заглатывают – не все, конечно, но подсекаю я в самом конце. Я опытный рыбак. Но бывает, бывает – нет отклика. Я спрашиваю: почему? Мне отвечают: «Так наши родители в 1968 году только детсад заканчивали (в 1968 году наши войска вошли в Чехословакию), и ничего не помнят».
На плашке
«Хотя говорят, что советская власть, как и татаро-монгольское иго, живет в каждом из нас, надо победить себя. Самый главный враг внутри. Как-то Бродского спросили, над чем он сейчас работает. Он ответил: «Над собой».
– Александр Георгиевич, а читать Пелевина или «Географ глобус пропил» Алексеева не пробовали?
– Не пробовал. Надо же писать композицию, а я устал писать композиции. Это не моя профессия. Любой персонаж зависит от режиссерской формулы, в которой действует актер. Анатолий Эфрос говорил: «Актер должен понимать свое место в формуле». Другая формула – другой образ. А Любимов любил говаривать: «Вот Шекспир написал, я же должен что-то там добавить свое». И мне приходится добавлять.
– Но вы-то «У автора в плену»?
– Невозможно что-то хоть словом поправить у Довлатова, Платонова, Гоголя, можно лишь вздохом, паузой, жестом.
– Однако у вас были и сериалы «Бедная Настя», эпизоды в «Моей прекрасной няне»…
– Это было интересно попробовать. Хотя на одних гастролях ко мне подошла дама с цветами: «Спасибо, спасибо», а на ушко тихо: «Только больше в «Няне» не снимайтесь… Хорошая роль, плохая роль… А как отличить одно от другого? Когда начинался «Мой друг Иван Лапшин», меня пригласили пробоваться на роль Ханина, а ее в результате сыграл Андрей Миронов. Но Герман, посмотрев на меня, сказал: «Хочу, чтобы вы остались в моей компании». Компания была классная, и я остался. Все понимали, в каком рискованном деле участвуем. И вот в середине съемок в картине совершенно неожиданно появляется мальчик – сын моего персонажа. И кто-то гениально подсказал Герману: «А ты сделай так, чтобы это был взгляд мальчишки». Герман тут же придумал первую фразу: «Я помню квартиру моего отца». И внезапно получилось, что весь фильм – воспоминание о моем герое.
Но после «Насти» я же поехал к Снежкину на фильм «Брежнев», мы были в паре с Шакуровым (он – Леонид Ильич), я играл его дружбана по Днепродзержинску. Правила-то ведь страной банда пэтэушников из Днепродзержинска. Было шесть серий – осталось четыре, меня здорово пощипали. Но если мне дают сценарий и хотя бы в двух эпизодах я «снимаю банк», то я соглашаюсь на роль. Правда, сейчас все так увлеклись компьютеризацией фильмов, что мне это неинтересно. Хотя вот у Бортко в «Мастере…» у меня, конечно, руки отвалились, когда я носил голову Берлиоза на подносе. Последняя сцена: мы – я, Олег Басилашвили (Воланд), Саша Абдулов (Коровьев) – должны ускакать на конях в черную даль. Мы с Олегом сели на табуреточки и сказали: «Никаких коней!» Абдулов все порывался оседлать лошадь, но она уже устала стоять в этих синих интерьерах. Так что посадили нас, как надо, дунули вентилятором в лицо, мы вроде и поскакали. Раз, два – снято. Я-то уже пуганый воробей. Давно еще на съемках «Рожденной революцией» дали мне пистолет с холостыми патронами, хотя я должен был просто задушить актрису. Но я мужчина и у меня пистолет, и я, конечно, нажал на курок и разорвал себе палец. А именно в этот момент консультант вышел покурить. С тех пор я зарекся обходиться без каскадеров.
– Вы человек судьбы или случая?
– Мне, бывшему пионеру, юннату, натуралисту, члену ДОСААФ, как-то странно говорить об этом. Но случай, судьба играют свою роль. И еще меня спасает китайско-японский знак по гороскопу. Угадайте какой. Самый актерский знак – Обезьяна, о которой умная Крыса говорит: «Оставьте ее, не мешайте, пусть прыгает, пусть прыгает!» Ну, хватит трепаться, пора на репетицию. Мне самое главное узнать, что будет после спектакли, как примут зрители программу. Я побежал…
Александр Георгиевич, по имени и поручению находившихся 29 марта зрителей в Тольяттинской филармонии докладываю: превосходно! Кроме смеха присутствовало еще и удивление от открытия того или иного автора, массовое шевеление в мозгах, душевное напряжение. И радость от общения с мастером!
Галина Плотникова
Страница интервью
Тому, что делает народный артист России Филиппенко, очень трудно подобрать строгое определение. Литературный концерт? Моноспектакль? Вроде бы подходит и то и другое. Но когда становишься свидетелем и в какой-то степени соучастником этого действа, понимаешь, что пытаться установить какие-либо жанровые границы совершенно бессмысленно. Более того – не нужно. Любые ограничители Филиппенко противопоказаны. Каждый раз он устраивает для нас сеанс синхронного перевода с языка Зощенко, Булгакова, Аверченко, Шукшина, Пастернака, Левитанского на наш, зрительский. А посему ему неважно, к какому жанру отнесут те или иные заинтересованные лица результаты его кропотливого труда. Важно, чтобы перевод был точным.
Попасть под обаяние Александра Георгиевича при личном знакомстве легко и приятно. Он только что из Самары, устал и выпотрошен до донышка долгой дорогой, таблетки под рукой. Но на наших глазах идет преображение, идет вхождение в роль – актера, дающего интервью. Журналисты – те же зрители, те же слушатели, а значит, набирает обороты кураж, готовность к общению уже стопроцентная. С улыбкой Азазелло начинает пресс-конференцию он сам:
– Так, в прошлый раз у вас уже были вопросы: чем отличается тольяттинская публика от прочей. И – что было мистического при съемках «Мастера и Маргариты»? Не повторяйтесь.
– Сергей Юрский, Михаил Козаков, Александр Филиппенко… Кто за вами еще в этом жанре?
– По большому счету никого. Сейчас отмечается столетие основателя жанра художественного чтения Закушняка. У меня раньше не принимали программы, потому что мы существовали на сцене по Станиславскому: здесь и сейчас. А по Закушняку на сцене нельзя волноваться: я пережил то-то, теперь вы, зрители, переживайте эти эмоции. Теперь нам разрешили, и я могу переживать за Чичикова, за любого героя. Так вот к юбилею Закушняка с трудом набрали состав участников – все те же Лановой, Плотников, Демидова, Кузнецова, моя программа «У автора в плену».
Но чтобы выйти за рамки привычного театра, нужен еще и случай. Вот мы летели недавно с актрисой Натальей Бочкаревой (к сожалению, ее знают только по сериалу «Счастливы вместе», а она удачно играет в сложных постановках у Табакова). Она мне вдруг призналась, что когда-то готовила отрывок из Шукшина «До третьих петухов» – острая такая штучка. И пока мы летели, я ее уговаривал: не бросай это дело, позвони мне, я тебе помогу. Ведь, во-первых, нужно желание, а во-вторых – понимание, что наша профессия – это не давать интервью, а показать, что ты можешь, выдать готовый продукт. Бочкарева – острохарактерная актриса, а во МХТ имени Чехова у нее нет соответствующих ее амплуа ролей. Вот возьми, покажи себя в моноспектакле! Ты будешь здесь и сейчас и совсем разная. Мне кажется, я ее убедил. И может, мы увидим ее со своей программой.
Я-то начинал еще в школьном драмкружке, читал «Гармонь» Твардовского. Называлось все это раньше «литературно-музыкальная композиция», теперь она как форма возвращается. Вы ее видели в мой приезд вместе с Молодежным симфоническим оркестром Поволжья… Хотя все равно есть ощущение, что жанр умирающий.
– Вкусное слово уже не все чувствуют?
– Нет, еще нужна какая-то режиссура. Вот сейчас крохотки Солженицына я должен читать, а Уткин с ансамблем будет играть Шостаковича. Должен быть и художник-постановщик, который сможет организовать сценическое пространство. В Интернете гуляет чудовищная цитата, что Филиппенко не нужен режиссер. Это неправда. Я слушаю и Виктюка, и Стуруа, и любого стоящего режиссера, который уважает артиста.
– Александр Георгиевич, вам как человеку, много пожившему, много повидавшему, уютно в этом времени?
– Нет. Об этом долго рассказывать… Но, наверное, главное, что мы до сих пор не можем расстаться со своим советским прошлым, мало времени прошло, чтобы поменять всю организацию всего в стране. Век новый, а многое, тот же театр, еще из прошлого.
– Однако вы читаете авторов разных лет. Вы считаете их современными?
– Обязательно. В этом и есть великая классика.
– Обязательно актуальные какие-то вещи?
– Нет, этой мой субъективный выбор, поэтому мне и интересно узнать, что происходит со зрителем после спектакля, что он почувствовал, правильно ли я «перевел» Довлатова или Зощенко. В ближайшем будущем у меня программы по Есенину, Солженицыну, Пастернаку, Жигулину… А недавно меня на полном серьезе попросили записать аудиокнигу по произведению Гайдара…
– Детские рассказы Аркадия Гайдара?
– Да нет, экономиста Егора Гайдара…
– Александр Георгиевич, у вас ведь до сих пор нет собственного сайта в Интернете.
– Дело больно хлопотное, а мне некогда, да и человека, который бы им профессионально занялся, нет. Хотя я уже устал объясняться по всякому поводу на пресс-конференциях. «Желтые» издания запускают утку, а мне порой и ответить негде. Вот придумали, что я нахожусь к Книге рекордов Гиннесса, потому что за минуту вынюхал кружку пива. Чушь собачья! Дело-то было давно, из какого-то круиза я привез майку, там на груди тузы и бутылка пива из целлофана. На открытии какого-то пивзавода меня в этой майке засняли, а подписать-то под снимком нечего, вот и придумали «рекорд Гиннесса от Филиппенко». По Инету пошла гулять байка и про то, что после фильма Бортко «Мастер и Маргарита» после роли Азазелло у меня начались проблемы со зрением. Вот, мол, какой мистический роман Булгакова. А у меня просто упала замечательная французская линза, а я и не заметил…
Мы делали «Сны» с Гафтом, на прогон спектакля пришла пресса. (Кстати, еще Мейерхольд говорил, что приглашать журналистов надо только после десятого спектакля.) И началось такое ля-ля, столько всякого вылили на нас. Но шли годы, спектакль живет, на него идут зрители. И сейчас мы с Гафтом в одном союзе. И это тоже не случайно. Про нас говорят: какой Гафт ужасный человек, какой Филиппенко ужасный человек. Но мы-то по знаку Зодиака Девы, и вместе – идеальная хорошая пара. У нас в Девах вообще хорошая команда – Довлатов, Платонов, Ольга Остроумова.
– Есть авторы, которые у вас не получаются?
– Конечно. Пушкин. Для него хороши Юрский, Ильинский. У меня не получается. Не идет у меня и любимый Бродский… Мне ближе вахтанговская школа – Гоголь, Салтыков-Щедрин, трагифарс.
– Сейчас у вас уже не просят исполнить «козла на саксе»?
– Просят, но только те, кто рокеннроллил когда-то, а их, настоящих, уж мало осталось. Ведь верно же написано в том же аксеновском «Ожоге»: «Не в джазе же только одном было дело. А в том, что жила на свете та «жалкая и жадная молодежь, опьяневшая от сырого европейского ветра, внезапно подувшего в наш угол. Мы хотели жить общей жизнью со всем миром, с тем самым «свободолюбивым человечеством», в рядах которого сражались наши старшие братья. Всем было невмоготу в вонючей хазе, где смердел труп «пахана» – и партийцам, и народным артистам, и гэбэшникам, и знатным шахтерам, всем, кроме нетопырей в темных углах. И мы тогда играли». Но пусть у каждого поколения будет своя молодость, о которой хорошо вспоминается. Надо дышать тем воздухом, какой есть. Иначе не выжить. Просто я подпитываюсь оттуда, из 60-х. Это было удивительное время. Хрущевская оттепель, потом снятие Хрущева, потом очередной культ личности, теперь уже Брежнева. Коронный вопрос для преподавателей марксизма-ленинизма у нас на физтехе звучал так: существуют ли в Советском Союзе объективные предпосылки для возникновения субъективизма? Булгакова и Платонова мы не знали, Есенин был кулацким поэтом. Вторую часть «Мастера и Маргариты», напечатанную в журнале «Москва», я купил в аэропорту Целинограда, где был с агитбригадой МФТИ. В Москве ее уже было не достать… Сейчас мне кажется, что все это было с другим народом…
– Идеальные зрители – какие они для вас?
– Двадцать смеющихся дам в зале. Я их сразу чую. И вообще, я как рыбак на сцене, закидываю удочку в зал, наживку потихоньку заглатывают – не все, конечно, но подсекаю я в самом конце. Я опытный рыбак. Но бывает, бывает – нет отклика. Я спрашиваю: почему? Мне отвечают: «Так наши родители в 1968 году только детсад заканчивали (в 1968 году наши войска вошли в Чехословакию), и ничего не помнят».
На плашке
«Хотя говорят, что советская власть, как и татаро-монгольское иго, живет в каждом из нас, надо победить себя. Самый главный враг внутри. Как-то Бродского спросили, над чем он сейчас работает. Он ответил: «Над собой».
– Александр Георгиевич, а читать Пелевина или «Географ глобус пропил» Алексеева не пробовали?
– Не пробовал. Надо же писать композицию, а я устал писать композиции. Это не моя профессия. Любой персонаж зависит от режиссерской формулы, в которой действует актер. Анатолий Эфрос говорил: «Актер должен понимать свое место в формуле». Другая формула – другой образ. А Любимов любил говаривать: «Вот Шекспир написал, я же должен что-то там добавить свое». И мне приходится добавлять.
– Но вы-то «У автора в плену»?
– Невозможно что-то хоть словом поправить у Довлатова, Платонова, Гоголя, можно лишь вздохом, паузой, жестом.
– Однако у вас были и сериалы «Бедная Настя», эпизоды в «Моей прекрасной няне»…
– Это было интересно попробовать. Хотя на одних гастролях ко мне подошла дама с цветами: «Спасибо, спасибо», а на ушко тихо: «Только больше в «Няне» не снимайтесь… Хорошая роль, плохая роль… А как отличить одно от другого? Когда начинался «Мой друг Иван Лапшин», меня пригласили пробоваться на роль Ханина, а ее в результате сыграл Андрей Миронов. Но Герман, посмотрев на меня, сказал: «Хочу, чтобы вы остались в моей компании». Компания была классная, и я остался. Все понимали, в каком рискованном деле участвуем. И вот в середине съемок в картине совершенно неожиданно появляется мальчик – сын моего персонажа. И кто-то гениально подсказал Герману: «А ты сделай так, чтобы это был взгляд мальчишки». Герман тут же придумал первую фразу: «Я помню квартиру моего отца». И внезапно получилось, что весь фильм – воспоминание о моем герое.
Но после «Насти» я же поехал к Снежкину на фильм «Брежнев», мы были в паре с Шакуровым (он – Леонид Ильич), я играл его дружбана по Днепродзержинску. Правила-то ведь страной банда пэтэушников из Днепродзержинска. Было шесть серий – осталось четыре, меня здорово пощипали. Но если мне дают сценарий и хотя бы в двух эпизодах я «снимаю банк», то я соглашаюсь на роль. Правда, сейчас все так увлеклись компьютеризацией фильмов, что мне это неинтересно. Хотя вот у Бортко в «Мастере…» у меня, конечно, руки отвалились, когда я носил голову Берлиоза на подносе. Последняя сцена: мы – я, Олег Басилашвили (Воланд), Саша Абдулов (Коровьев) – должны ускакать на конях в черную даль. Мы с Олегом сели на табуреточки и сказали: «Никаких коней!» Абдулов все порывался оседлать лошадь, но она уже устала стоять в этих синих интерьерах. Так что посадили нас, как надо, дунули вентилятором в лицо, мы вроде и поскакали. Раз, два – снято. Я-то уже пуганый воробей. Давно еще на съемках «Рожденной революцией» дали мне пистолет с холостыми патронами, хотя я должен был просто задушить актрису. Но я мужчина и у меня пистолет, и я, конечно, нажал на курок и разорвал себе палец. А именно в этот момент консультант вышел покурить. С тех пор я зарекся обходиться без каскадеров.
– Вы человек судьбы или случая?
– Мне, бывшему пионеру, юннату, натуралисту, члену ДОСААФ, как-то странно говорить об этом. Но случай, судьба играют свою роль. И еще меня спасает китайско-японский знак по гороскопу. Угадайте какой. Самый актерский знак – Обезьяна, о которой умная Крыса говорит: «Оставьте ее, не мешайте, пусть прыгает, пусть прыгает!» Ну, хватит трепаться, пора на репетицию. Мне самое главное узнать, что будет после спектакли, как примут зрители программу. Я побежал…
Александр Георгиевич, по имени и поручению находившихся 29 марта зрителей в Тольяттинской филармонии докладываю: превосходно! Кроме смеха присутствовало еще и удивление от открытия того или иного автора, массовое шевеление в мозгах, душевное напряжение. И радость от общения с мастером!
Галина Плотникова
Страница интервью
Подробнее на форуме
