Tessa, 20.05.2011 17:53
—
развернуть
Последние свидетельства
Вышла антология «Поэзия — дело седых»
Есть замечательный словарь окончаний, составленный академиком Зализняком. Чем-то подобным является и эта антология (М., Art House media 2011), в которой место поэта в череде, строе его собратьев по цеху зависит, в сущности, не от начала, не от года рождения, а от того, когда он ушел из жизни. Время продолжает идти, лепя нас и ломая, и по праву человека, видевшего его последним, поэт о нем и свидетельствует.
Лариса Фарберова собрала под этой обложкой стихотворения более чем семидесяти поэтов, которым, если говорить о сроке жизни, было отмерено полной чашей. С середины XVIII столетия по начало уже нынешнего XXI — то есть почти два с половиной века — те, кому был дан поэтический дар, на исходе жизни, когда им уже исполнилось шестьдесят лет и больше, до самого конца неспешно и несчетно подводят итог прожитому. Пытаются понять и собственную жизнь, и страну, частью которой были: куда она шла и идет, куда пойдет дальше, когда их на земле уже не будет.
Многие из поэтов, чьи стихи составили антологию, писали до последних дней жизни, но еще важнее, что они умели смотреть и видеть свои и чужие стихи с дистанции, с другой точки. Собственное внутреннее течение времени неизбежно становилось важнейшим комментарием, который решительно оправдывал и даже возносил одно и ничуть не менее решительно отодвигал в сторону другое. Не менее сильным комментарием стало и историческое время. В стране немало всего происходило, страна дышала и жила, из последних сил балансировала на краю пропасти, сваливалась в эту пропасть почти с роковой неизбежностью, а потом снова пыталась из нее выбраться. Взгляд поэтов в этой антологии, как правило, печален. На их глазах разрушилось чересчур много надежд, иллюзий и вер, собственная их жизнь слишком многое заставила переоценить.
Смысл, оправдание любого собрания поэтов разных веков и направлений — в диалоге, который они ведут и со временем, и между собой. Диалоги со своими собственными стихами, со своим прежним пониманием мира, со всем тем, что раньше казалось им определяющим, а теперь само собой ушло в тень. Два с половиной века для любой поэзии очень и очень много, и читая эту антологию подряд, страница за страницей, мы видим, как собирается речь, как она складывается с каждым поэтом, с каждым годом и с каждым стихотворением. Как отбираются для нее слова, как и она сама, и поэты, которые говорят, делаются все увереннее, все свободнее и спокойнее. Слова учатся понимать друг друга, не выпячивать себя, а, наоборот, быть друг другу помощниками, верными и надежными товарищами. И вот когда находится общий язык, на котором всем нам удобно говорить, мы и начинаем называть его родным, родной речью.
Еще важнее, что язык поэзии, равно опирающейся на слово и музыку, складываясь, одновременно учится все вернее, все тоньше и согласнее передавать, переносить на бумагу то, что творится в человеческой душе.
Нет сомнения, что поэзия и молодость как-то в нас связаны и сопряжены. Поэты по самому свойству таланта способны к редкостно ярким всплескам страстей, любовей, страданий. Одновременно они непрочны в жизни, плохо в ней закреплены, оттого и ранимы, беспокойны, часто неуравновешенны. Они несравненно острее большинства людей воспринимают мир, в котором живут; по краскам он как будто первобытный, в нем еще ничего не приведено в гармонию. Кстати, строфика, ритмы и рифмы — явно отчаянная попытка успокоить, утишить мировую дисгармонию, ввести ее в рамки. Этот природный запал с годами может перейти в тихое, ровное горение, но чаще, истратив его, поэт гибнет. Тогда, даже если смерть его была вполне обычна (от ран, от болезней), мы видим здесь промысел. Человек сказал то, что должен был сказать, сделал то, что должен был сделать, и ушел.
Поэты, чьи стихи вошли в эту антологию, смотрят назад. Они говорят то, что должны были сказать о жизни их современники, ушедшие слишком рано. Одно из главных назначений человека — помнить и поминать людей, с которыми тебя сводила судьба, иначе для чего нужна человеческая жизнь, если, словно ты и не жил, от нее ничего не остается.
Большинство русских поэтов не доживало до шестидесяти лет. И из доживших единицы могли назвать свои последние годы временем расцвета, но все же такие были, и это хорошо видно по антологии. Поэты и стихи в ней разнообразны, в одних гордость противостояния судьбе, старости, болезням, в других — готовность к концу, смирение и вера, что срок испытания вышел — впереди тебя ждет иная жизнь.
Наверное, дело в том, что одни живут со временем своей старости, увядания в мире. Для других это время совсем чужое, время разочарований. Но есть и третьи, для которых во внешнем времени, совпавшем с их старостью, есть что-то такое, от чего у них открывается второе дыхание. Время подводить итог, а в человеке, наоборот, только сейчас все так сложилось, окрепло, заматерело, что голос зазвучал в полную силу. И мы можем быть только благодарны судьбе, что к ним она оказалась милостива.
Владимир Шаров
19.05.2011
Источник
Варлам Шаламов
Поэзия — дело седых,
Не мальчиков, а мужчин,
Израненных, немолодых,
Покрытых рубцами морщин.
Сто жизней проживших сполна
Не мальчиков, а мужчин,
Поднявшихся с самого дна
К заоблачной дали вершин.
Познание горных высот,
Подводных душевных глубин,
Поэзия — вызревший плод
И белое пламя седин.
Вышла антология «Поэзия — дело седых»
Есть замечательный словарь окончаний, составленный академиком Зализняком. Чем-то подобным является и эта антология (М., Art House media 2011), в которой место поэта в череде, строе его собратьев по цеху зависит, в сущности, не от начала, не от года рождения, а от того, когда он ушел из жизни. Время продолжает идти, лепя нас и ломая, и по праву человека, видевшего его последним, поэт о нем и свидетельствует.
Лариса Фарберова собрала под этой обложкой стихотворения более чем семидесяти поэтов, которым, если говорить о сроке жизни, было отмерено полной чашей. С середины XVIII столетия по начало уже нынешнего XXI — то есть почти два с половиной века — те, кому был дан поэтический дар, на исходе жизни, когда им уже исполнилось шестьдесят лет и больше, до самого конца неспешно и несчетно подводят итог прожитому. Пытаются понять и собственную жизнь, и страну, частью которой были: куда она шла и идет, куда пойдет дальше, когда их на земле уже не будет.
Многие из поэтов, чьи стихи составили антологию, писали до последних дней жизни, но еще важнее, что они умели смотреть и видеть свои и чужие стихи с дистанции, с другой точки. Собственное внутреннее течение времени неизбежно становилось важнейшим комментарием, который решительно оправдывал и даже возносил одно и ничуть не менее решительно отодвигал в сторону другое. Не менее сильным комментарием стало и историческое время. В стране немало всего происходило, страна дышала и жила, из последних сил балансировала на краю пропасти, сваливалась в эту пропасть почти с роковой неизбежностью, а потом снова пыталась из нее выбраться. Взгляд поэтов в этой антологии, как правило, печален. На их глазах разрушилось чересчур много надежд, иллюзий и вер, собственная их жизнь слишком многое заставила переоценить.
Смысл, оправдание любого собрания поэтов разных веков и направлений — в диалоге, который они ведут и со временем, и между собой. Диалоги со своими собственными стихами, со своим прежним пониманием мира, со всем тем, что раньше казалось им определяющим, а теперь само собой ушло в тень. Два с половиной века для любой поэзии очень и очень много, и читая эту антологию подряд, страница за страницей, мы видим, как собирается речь, как она складывается с каждым поэтом, с каждым годом и с каждым стихотворением. Как отбираются для нее слова, как и она сама, и поэты, которые говорят, делаются все увереннее, все свободнее и спокойнее. Слова учатся понимать друг друга, не выпячивать себя, а, наоборот, быть друг другу помощниками, верными и надежными товарищами. И вот когда находится общий язык, на котором всем нам удобно говорить, мы и начинаем называть его родным, родной речью.
Еще важнее, что язык поэзии, равно опирающейся на слово и музыку, складываясь, одновременно учится все вернее, все тоньше и согласнее передавать, переносить на бумагу то, что творится в человеческой душе.
Нет сомнения, что поэзия и молодость как-то в нас связаны и сопряжены. Поэты по самому свойству таланта способны к редкостно ярким всплескам страстей, любовей, страданий. Одновременно они непрочны в жизни, плохо в ней закреплены, оттого и ранимы, беспокойны, часто неуравновешенны. Они несравненно острее большинства людей воспринимают мир, в котором живут; по краскам он как будто первобытный, в нем еще ничего не приведено в гармонию. Кстати, строфика, ритмы и рифмы — явно отчаянная попытка успокоить, утишить мировую дисгармонию, ввести ее в рамки. Этот природный запал с годами может перейти в тихое, ровное горение, но чаще, истратив его, поэт гибнет. Тогда, даже если смерть его была вполне обычна (от ран, от болезней), мы видим здесь промысел. Человек сказал то, что должен был сказать, сделал то, что должен был сделать, и ушел.
Поэты, чьи стихи вошли в эту антологию, смотрят назад. Они говорят то, что должны были сказать о жизни их современники, ушедшие слишком рано. Одно из главных назначений человека — помнить и поминать людей, с которыми тебя сводила судьба, иначе для чего нужна человеческая жизнь, если, словно ты и не жил, от нее ничего не остается.
Большинство русских поэтов не доживало до шестидесяти лет. И из доживших единицы могли назвать свои последние годы временем расцвета, но все же такие были, и это хорошо видно по антологии. Поэты и стихи в ней разнообразны, в одних гордость противостояния судьбе, старости, болезням, в других — готовность к концу, смирение и вера, что срок испытания вышел — впереди тебя ждет иная жизнь.
Наверное, дело в том, что одни живут со временем своей старости, увядания в мире. Для других это время совсем чужое, время разочарований. Но есть и третьи, для которых во внешнем времени, совпавшем с их старостью, есть что-то такое, от чего у них открывается второе дыхание. Время подводить итог, а в человеке, наоборот, только сейчас все так сложилось, окрепло, заматерело, что голос зазвучал в полную силу. И мы можем быть только благодарны судьбе, что к ним она оказалась милостива.
Владимир Шаров
19.05.2011
Источник
Варлам Шаламов
Поэзия — дело седых,
Не мальчиков, а мужчин,
Израненных, немолодых,
Покрытых рубцами морщин.
Сто жизней проживших сполна
Не мальчиков, а мужчин,
Поднявшихся с самого дна
К заоблачной дали вершин.
Познание горных высот,
Подводных душевных глубин,
Поэзия — вызревший плод
И белое пламя седин.
Подробнее на форуме
