Tessa, 16.05.2011 23:17
—
развернуть
«Это Улицкая, дорогие мои»
Еще раз о «Зелёном шатре»
«Зелёный шатёр» — очень серьёзная и очень смешная книга». Это из аннотации. Ещё там сказано о «швейковском комизме», присущем новому бестселлеру Улицкой. Видно, таким образом издатели решили пополнить и без того великое число её почитателей ценителями юмора.
«Очень эротическая книга»
«Швейковский комизм», вероятно, может быть обнаружен в сценах типа описания «анально-гинекологической манипуляции» извлечения из «укромнейшего места» одной дамой не слишком примерного поведения презерватива с запрещённой рукописью, перевезённой ею через советско-финскую границу.
Мне лично при всём старании не удалось найти в романе ничего смешного. Разве что стиль изложения иной раз давал повод для нервного смеха.
«Отец Оли, если б знал, что так обернётся это почётное образование (Олю выгнали из Московского университета. — Л.С.), непременно бы вспомнил: «кто умножает познания, умножает скорбь». Но Экклезиаста он не знал…»
Олин папа, получается, не знал ни будущего дочери, ни Экклезиаста, что соотносится между собой примерно так же, как бузина в огороде и в Киеве дядька.
Оля — это жена одного из трёх героев романа, Ильи, отличительной чертой которого помимо всего прочего являются мужские достоинства — «впереди торчит, много наложено», это по наблюдению будущей тёщи. Ещё до тёщи на данное обстоятельство обратили внимание мама друга Сани, а потом и сам Санька, так что у меня возникли было сомнения в ориентации мальчика. От сомнений удалось избавиться лишь после его посещения чулана Надьки, с которой «половина мальчишек ближних домов в порядке общей и честной очереди приобретали первый опыт». Правда, общаясь с нею, Саня «был как бревно», зато Надька, натурально, была «вся как свежий батон».
«Так писали в книжках пятидесятых»
Специально просмотрел кучу рецензий и обнаружил громкие восторги по поводу языка, которым написана книга.
«С точки зрения именно литературной Улицкая остаётся на высоте». «Зелёный шатёр» — это великолепный слог и оригинальная композиция». «Выполнено на высоком беллетристическом уровне». Последняя цитата, между прочим, из «Часкора».
И только в одном из блогов в ЖЖ прорезался голос с другой интонацией. Автор блога тоже не отказывает себе в удовольствии процитировать Улицкую (например, такое: «Счастье в Олиной душе поднималось, как на дрожжах, она вся всходила пузырчатым тестом»), после чего добавляет нечто новое: «так писали в книжках пятидесятых. Но это Улицкая, дорогие мои».
Незнакомый блогер обнаружил заметное сходство «Шатра» с толстыми книжками из детства с названиями типа «Разные судьбы» или «Подруги», относившимися к «убаюкивающему жанру литературы сталинского периода», «без всякого признака живой неординарной мысли или живого слова». Там тоже вполне могло быть «про трёх друзей, хороших, чистых душою ребят, которые проходят через различные испытания, уготованные им окружающей действительностью… просто вектор этой идеологии оказался другим».
Из комментов к посту видно, что не все, как можно было бы подумать, беззаветно любят Улицкую. А есть такие, кто читать любит, а так — нет, то есть не считают её произведения хорошей литературой: «Я тоже очень, очень люблю плохую литературу. Это уже достаточно скандально звучит, когда произносишь вслух. Но когда я добавляю: «вот, например, Улицкая», меня пару раз чуть не линчевали».
…Не берусь судить о том, что в литературе хорошо и что плохо и почему кто-то предпочитает трэш или то, что за него принимает, всё это слишком субъективно — кому что нравится. Поэтому исхожу из общепринятого мнения, что Улицкая, хотя и издаётся огромными тиражами, является, в отличие от других деятелей массовой литературы, серьёзным писателем.
Между тем я давно заметил: у Улицкой и той же Марининой нередко один и тот же читатель. Ему нравятся обе, но он никогда не поставит их рядом, так как чтит литературную иерархию, где первая занимает высокое место, а другая не признаётся вовсе.
Да, темы для массовой литературы непривычные — до Улицкой в метро не читали о диссидентах и евреях-отказниках. Ну и что, дайте срок. Люди, заполнившие Сеть читательскими признаниями в любви к новому роману Улицкой, честно признаются, что пока не всё понимают в том, о чём та пишет, и со временем обещают восполнить пробелы в образовании. Но ведь и одна из причин читательской любви к детективам — возможность через них познавать окружающий мир. Преступления совершаются в самых разных сферах социума, и читателю волей-неволей приходится с этими сферами знакомиться, что он вряд ли стал бы делать самостоятельно.
Ничего нового, ничего личного
В комментах к упомянутому мною посту прозвучало признание: «Если Улицкая всем нравится, а мне нет, что-то со мной не так». Только после чтения блога к несчастному вернулась «вера в себя».
Автор этих строк по-прежнему, увы, не может так же сказать о себе, чувствуя себя весьма неуверенно, и до сих пор не в состоянии понять, как эта книга могла ему не понравиться. Дело в том, что писатель по своей общественной позиции для меня безусловно «свой», сам роман — о временах моей молодости, и в моей памяти тоже «чай и водка льются рекой, кухни пузырятся паром политических дискуссий». В конце концов, что мне стиль, пусть вечно там что-нибудь пузырится, то тесто, то дискуссии, главное-то в литературе, как учил когда-то Максим Горький, не стиль, а характеры.
Да вот беда, характеров в книге столько, что если я начну их перечислять, то одно перечисление займёт всё место. Манера, похоже, заимствована из кинематографа. Знаете, бывают такие фильмы, когда камера выхватывает из толпы какое-нибудь лицо и начинает за ним следить, рассказывать его судьбу, потом без перерыва начинается история какого-то другого человека из той же толпы, а в конце выясняется, что они как-то между собой связаны.
Когда «Зелёный шатёр» будут экранизировать, а это вполне может случиться, придётся снимать длинный сериал, причём далеко не все разбросанные в книге сюжеты найдут в нём отражение — так их много, да и друг с другом они мало связаны, во всяком случае хронологически. Каждые несколько страниц появляется новое лицо, уходит, иногда навсегда, но потом является вновь, и ты вынужден мучительно вспоминать, кто это, чей родственник или сосед, а может быть, одноклассник. Я начал было рисовать схему, кто есть кто в этом калейдоскопе лиц и кем кому приходится, да скоро бросил.
Скажем, у Ильи, ещё до Оли, была другая жена, Людмила, о которой читателю ничего не известно почти до самого конца книги, где выясняется, что у них с Ильёй, оказывается, был сын, больной аутизмом. Илья ушёл к Оле, а Людмила с сыном уехала в Америку, где умерла, сын же выиграл в лотерею 4 миллиона долларов. К нему приехал сын Оли от первого брака, так эти два малозначительных персонажа впервые встретились. Мы же больше с сыном Людмилы уже не встретимся, а с сыном Оли встретимся, но совсем ненадолго.
Кого-то такая манера изложения способна только порадовать. Моя жена, например, страсть как любит послушать задушевные истории подруг о дальних родственниках, малознакомых или даже незнакомых людях и легко прощает собеседникам, если рассказ скачет во времени и последовательность событий зависит лишь от мелькнувших в памяти ассоциаций.
Чаще других на страницах романа появляются Илья, Саня и Миха, три замечательных одноклассника послевоенных лет, влюблённых в литературу благодаря замечательному учителю-фронтовику. Учитель, в свою очередь, влюблён в их не менее замечательную одноклассницу.
На выпускном вечере в честь учителя поставлен школьный спектакль, заканчивающийся немного странно, особенно для 1957 года с его строгими нравами. На сцену вносят огромную коробку, в которой обнаруживается покрытая побелкой «стройная девушка в тунике», да ещё «в античной позе», и, представьте, статуя оживает, «под аплодисменты зала» идёт к возлюбленному и садится у его ног.
Впрочем, это единственная незнакомая картинка в сонме узнаваемых примет времени. Примет, узнаваемых мною не по собственному опыту (я младше героев лет на десять), а по читанным-перечитанным книгам о московских дворах, хороших мальчиках, безотцовщине и хулиганах, даже, кажется, о вызове одноклассника на дуэль и оторвах типа упомянутой выше Надьки. О давке на похоронах Сталина тоже ничего нового, ничего личного.
О чём боялся спросить
Впрочем, самое интересное и, несомненно, личное начинается хронологически поближе к другой смерти, которая замыкает историческое время романа, — другого Иосифа, поэта. А именно то, о чём я больше всего хотел знать, но до перестройки боялся спросить, после же просто ждал, когда об этом напишут. Написали, но совсем немного. Владимир Кормер и Леонид Бородин, да ещё некоторые мемуаристы. Улицкая первой замахнулась на создание энциклопедии этой малоизвестной широкому читателю стороны русской жизни.
Кого в ней только нет — диссиденты, имена которых названы прямо, и те, чьи прототипы легко узнаваемы (Андрей Синявский, Пётр Григоренко, Пётр Якир и другие), таганский Гамлет, крымские татары и сионисты; представители художественного и литературного авангарда и сочувствующие иностранцы, гэбисты и преследуемые ими правозащитники. Из книги можно кое-что узнать о частной жизни этих людей, в том числе о неприятных её сторонах, таких как связь диссидентов с КГБ, распространение самиздата как бизнес. Последнее, правда, описано довольно-таки невнятно, затронутый вскользь феномен предательства не раскрыт вовсе. Впрочем, нет и прославления героев диссидентского движения, есть лишь множество персонажей и сложенный с их участием сюжетный калейдоскоп, распадающийся на фрагментарные и не слишком сцементированные куски, включая пересказ ходивших когда-то в интеллигентской среде баек.
Чувствуется, Улицкая знает, о чём пишет, всё это как-то связано с её личным опытом. Но, увы, что двигало этими людьми, чаще всего остаётся за кадром.
Скажем, Олю отчислили из МГУ из-за подписанного ею письма в защиту преподавателя, наделённого биографией Синявского, после чего она оказалась в диссидентском стане. О мотивах её поступка сказано лишь, что девушка «выращена была честной и принципиальной — родители с детства ей это привили». Между прочим, её папа — генерал, а мама — номенклатурная редакторша журнала. Тем более интересно, как их дочка дошла до жизни такой. Мне, например, интересно, но не автору.
В своё время Юрий Трифонов написал роман о молодых людях 70-х годов XIX века (в том числе о генеральской дочке Перовской), об их уверенности в болезни России и намерении лечить её радикальными средствами. Снедавшее народовольцев нетерпение, давшее роману название, стало ключом к определению диагноза заболевания, которым страна переболела в последующие сто лет, — революции и возникших после неё осложнений.
Трифонову было что сказать на эту тему, несмотря на существование великого предшественника, создателя «Бесов».
Попробую высказать догадку, почему Улицкая ничего не пишет о мотивах прихода к диссидентству. Неприятие советской власти, инакомыслие кажется ей вполне естественным и едва ли не единственно возможным для образованного сословия тех лет, чего там рассусоливать.
Взять хотя бы опубликованную переписку автора романа с Михаилом Ходорковским. На замечание о его «мимикрии под комсомольских деятелей» в 80-е годы тот отвечает, что был правоверным комсомольцем. Как же так, удивляется Улицкая, известно же, что «дети шестидесятников, прочитавшие в девятом классе перепечатанные на машинке «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына и «1984» Оруэлла, брезгливо от власти отшатывались и в лучшем случае писали свои диссертации, работали врачами или лифтёрами либо участвовали в социальном движении, которое впоследствии называлось «диссидентским». Часть этих подросших детей прошла опыт тюрьмы и лагерей в 70—80-е годы, часть эмигрировала на Запад».
Сейчас не время оценивать искренность ответа Ходорковского, но слова Улицкой внушают сомнения в том, насколько хорошо ей знакомо время, о котором она пишет. Какой бы ни виделась ей другая, недиссидентская жизнь, но, думаю, дети шестидесятников в подавляющем большинстве не читали Солженицына и Оруэлла и уж тем более не имели тюремного опыта (по политическим статьям) и никуда не эмигрировали. Если же кто-то из них или их родителей вставал на тропу войны с государством, это было их личным делом и остальных особенно не волновало.
Были, конечно, и другие, кого снедало сочувствие к их изломанным судьбам, кто испытывал стыд за собственную неспособность идти ради правды на жертвы. Свои чувства нам приходилось скрывать от большинства окружающих, отчего ещё больше было не по себе. Правда, психологической самозащитой служили мысли о возможности изменений в нашей стране лишь «сверху», в конце концов и вправду спущенных оттуда безо всякого участия диссидентов, что, впрочем, нисколько нас не оправдывает.
70-е и 80-е годы прошлого века случились на моём веку, но у меня до сих пор не было и после чтения романа Улицкой так и не появилось сколько-нибудь ясного представления о людях, пытавшихся лечить Россию от очередной болезни. Они казались мне титанами, рыцарями без страха и упрёка, на самом же деле были хорошими и разными или даже просто разными, что ни в коей мере не способно принизить их «дум высокое стремленье». Как сказано в романе, «все подпольщики тех лет, читатели и делатели самиздата… одни были за справедливость, но против родины, другие против власти, но за коммунизм, третьим хотелось настоящего христианства, а были ещё и националисты, мечтающие о независимости своей Литвы или своей Западной Украины, и евреи, которые твердили только об отъезде…».
С этого места хотелось бы поподробнее.
Лев Симкин
Источник
Еще раз о «Зелёном шатре»
«Зелёный шатёр» — очень серьёзная и очень смешная книга». Это из аннотации. Ещё там сказано о «швейковском комизме», присущем новому бестселлеру Улицкой. Видно, таким образом издатели решили пополнить и без того великое число её почитателей ценителями юмора.
«Очень эротическая книга»
«Швейковский комизм», вероятно, может быть обнаружен в сценах типа описания «анально-гинекологической манипуляции» извлечения из «укромнейшего места» одной дамой не слишком примерного поведения презерватива с запрещённой рукописью, перевезённой ею через советско-финскую границу.
Мне лично при всём старании не удалось найти в романе ничего смешного. Разве что стиль изложения иной раз давал повод для нервного смеха.
«Отец Оли, если б знал, что так обернётся это почётное образование (Олю выгнали из Московского университета. — Л.С.), непременно бы вспомнил: «кто умножает познания, умножает скорбь». Но Экклезиаста он не знал…»
Олин папа, получается, не знал ни будущего дочери, ни Экклезиаста, что соотносится между собой примерно так же, как бузина в огороде и в Киеве дядька.
Оля — это жена одного из трёх героев романа, Ильи, отличительной чертой которого помимо всего прочего являются мужские достоинства — «впереди торчит, много наложено», это по наблюдению будущей тёщи. Ещё до тёщи на данное обстоятельство обратили внимание мама друга Сани, а потом и сам Санька, так что у меня возникли было сомнения в ориентации мальчика. От сомнений удалось избавиться лишь после его посещения чулана Надьки, с которой «половина мальчишек ближних домов в порядке общей и честной очереди приобретали первый опыт». Правда, общаясь с нею, Саня «был как бревно», зато Надька, натурально, была «вся как свежий батон».
«Так писали в книжках пятидесятых»
Специально просмотрел кучу рецензий и обнаружил громкие восторги по поводу языка, которым написана книга.
«С точки зрения именно литературной Улицкая остаётся на высоте». «Зелёный шатёр» — это великолепный слог и оригинальная композиция». «Выполнено на высоком беллетристическом уровне». Последняя цитата, между прочим, из «Часкора».
И только в одном из блогов в ЖЖ прорезался голос с другой интонацией. Автор блога тоже не отказывает себе в удовольствии процитировать Улицкую (например, такое: «Счастье в Олиной душе поднималось, как на дрожжах, она вся всходила пузырчатым тестом»), после чего добавляет нечто новое: «так писали в книжках пятидесятых. Но это Улицкая, дорогие мои».
Незнакомый блогер обнаружил заметное сходство «Шатра» с толстыми книжками из детства с названиями типа «Разные судьбы» или «Подруги», относившимися к «убаюкивающему жанру литературы сталинского периода», «без всякого признака живой неординарной мысли или живого слова». Там тоже вполне могло быть «про трёх друзей, хороших, чистых душою ребят, которые проходят через различные испытания, уготованные им окружающей действительностью… просто вектор этой идеологии оказался другим».
Из комментов к посту видно, что не все, как можно было бы подумать, беззаветно любят Улицкую. А есть такие, кто читать любит, а так — нет, то есть не считают её произведения хорошей литературой: «Я тоже очень, очень люблю плохую литературу. Это уже достаточно скандально звучит, когда произносишь вслух. Но когда я добавляю: «вот, например, Улицкая», меня пару раз чуть не линчевали».
…Не берусь судить о том, что в литературе хорошо и что плохо и почему кто-то предпочитает трэш или то, что за него принимает, всё это слишком субъективно — кому что нравится. Поэтому исхожу из общепринятого мнения, что Улицкая, хотя и издаётся огромными тиражами, является, в отличие от других деятелей массовой литературы, серьёзным писателем.
Между тем я давно заметил: у Улицкой и той же Марининой нередко один и тот же читатель. Ему нравятся обе, но он никогда не поставит их рядом, так как чтит литературную иерархию, где первая занимает высокое место, а другая не признаётся вовсе.
Да, темы для массовой литературы непривычные — до Улицкой в метро не читали о диссидентах и евреях-отказниках. Ну и что, дайте срок. Люди, заполнившие Сеть читательскими признаниями в любви к новому роману Улицкой, честно признаются, что пока не всё понимают в том, о чём та пишет, и со временем обещают восполнить пробелы в образовании. Но ведь и одна из причин читательской любви к детективам — возможность через них познавать окружающий мир. Преступления совершаются в самых разных сферах социума, и читателю волей-неволей приходится с этими сферами знакомиться, что он вряд ли стал бы делать самостоятельно.
Ничего нового, ничего личного
В комментах к упомянутому мною посту прозвучало признание: «Если Улицкая всем нравится, а мне нет, что-то со мной не так». Только после чтения блога к несчастному вернулась «вера в себя».
Автор этих строк по-прежнему, увы, не может так же сказать о себе, чувствуя себя весьма неуверенно, и до сих пор не в состоянии понять, как эта книга могла ему не понравиться. Дело в том, что писатель по своей общественной позиции для меня безусловно «свой», сам роман — о временах моей молодости, и в моей памяти тоже «чай и водка льются рекой, кухни пузырятся паром политических дискуссий». В конце концов, что мне стиль, пусть вечно там что-нибудь пузырится, то тесто, то дискуссии, главное-то в литературе, как учил когда-то Максим Горький, не стиль, а характеры.
Да вот беда, характеров в книге столько, что если я начну их перечислять, то одно перечисление займёт всё место. Манера, похоже, заимствована из кинематографа. Знаете, бывают такие фильмы, когда камера выхватывает из толпы какое-нибудь лицо и начинает за ним следить, рассказывать его судьбу, потом без перерыва начинается история какого-то другого человека из той же толпы, а в конце выясняется, что они как-то между собой связаны.
Когда «Зелёный шатёр» будут экранизировать, а это вполне может случиться, придётся снимать длинный сериал, причём далеко не все разбросанные в книге сюжеты найдут в нём отражение — так их много, да и друг с другом они мало связаны, во всяком случае хронологически. Каждые несколько страниц появляется новое лицо, уходит, иногда навсегда, но потом является вновь, и ты вынужден мучительно вспоминать, кто это, чей родственник или сосед, а может быть, одноклассник. Я начал было рисовать схему, кто есть кто в этом калейдоскопе лиц и кем кому приходится, да скоро бросил.
Скажем, у Ильи, ещё до Оли, была другая жена, Людмила, о которой читателю ничего не известно почти до самого конца книги, где выясняется, что у них с Ильёй, оказывается, был сын, больной аутизмом. Илья ушёл к Оле, а Людмила с сыном уехала в Америку, где умерла, сын же выиграл в лотерею 4 миллиона долларов. К нему приехал сын Оли от первого брака, так эти два малозначительных персонажа впервые встретились. Мы же больше с сыном Людмилы уже не встретимся, а с сыном Оли встретимся, но совсем ненадолго.
Кого-то такая манера изложения способна только порадовать. Моя жена, например, страсть как любит послушать задушевные истории подруг о дальних родственниках, малознакомых или даже незнакомых людях и легко прощает собеседникам, если рассказ скачет во времени и последовательность событий зависит лишь от мелькнувших в памяти ассоциаций.
Чаще других на страницах романа появляются Илья, Саня и Миха, три замечательных одноклассника послевоенных лет, влюблённых в литературу благодаря замечательному учителю-фронтовику. Учитель, в свою очередь, влюблён в их не менее замечательную одноклассницу.
На выпускном вечере в честь учителя поставлен школьный спектакль, заканчивающийся немного странно, особенно для 1957 года с его строгими нравами. На сцену вносят огромную коробку, в которой обнаруживается покрытая побелкой «стройная девушка в тунике», да ещё «в античной позе», и, представьте, статуя оживает, «под аплодисменты зала» идёт к возлюбленному и садится у его ног.
Впрочем, это единственная незнакомая картинка в сонме узнаваемых примет времени. Примет, узнаваемых мною не по собственному опыту (я младше героев лет на десять), а по читанным-перечитанным книгам о московских дворах, хороших мальчиках, безотцовщине и хулиганах, даже, кажется, о вызове одноклассника на дуэль и оторвах типа упомянутой выше Надьки. О давке на похоронах Сталина тоже ничего нового, ничего личного.
О чём боялся спросить
Впрочем, самое интересное и, несомненно, личное начинается хронологически поближе к другой смерти, которая замыкает историческое время романа, — другого Иосифа, поэта. А именно то, о чём я больше всего хотел знать, но до перестройки боялся спросить, после же просто ждал, когда об этом напишут. Написали, но совсем немного. Владимир Кормер и Леонид Бородин, да ещё некоторые мемуаристы. Улицкая первой замахнулась на создание энциклопедии этой малоизвестной широкому читателю стороны русской жизни.
Кого в ней только нет — диссиденты, имена которых названы прямо, и те, чьи прототипы легко узнаваемы (Андрей Синявский, Пётр Григоренко, Пётр Якир и другие), таганский Гамлет, крымские татары и сионисты; представители художественного и литературного авангарда и сочувствующие иностранцы, гэбисты и преследуемые ими правозащитники. Из книги можно кое-что узнать о частной жизни этих людей, в том числе о неприятных её сторонах, таких как связь диссидентов с КГБ, распространение самиздата как бизнес. Последнее, правда, описано довольно-таки невнятно, затронутый вскользь феномен предательства не раскрыт вовсе. Впрочем, нет и прославления героев диссидентского движения, есть лишь множество персонажей и сложенный с их участием сюжетный калейдоскоп, распадающийся на фрагментарные и не слишком сцементированные куски, включая пересказ ходивших когда-то в интеллигентской среде баек.
Чувствуется, Улицкая знает, о чём пишет, всё это как-то связано с её личным опытом. Но, увы, что двигало этими людьми, чаще всего остаётся за кадром.
Скажем, Олю отчислили из МГУ из-за подписанного ею письма в защиту преподавателя, наделённого биографией Синявского, после чего она оказалась в диссидентском стане. О мотивах её поступка сказано лишь, что девушка «выращена была честной и принципиальной — родители с детства ей это привили». Между прочим, её папа — генерал, а мама — номенклатурная редакторша журнала. Тем более интересно, как их дочка дошла до жизни такой. Мне, например, интересно, но не автору.
В своё время Юрий Трифонов написал роман о молодых людях 70-х годов XIX века (в том числе о генеральской дочке Перовской), об их уверенности в болезни России и намерении лечить её радикальными средствами. Снедавшее народовольцев нетерпение, давшее роману название, стало ключом к определению диагноза заболевания, которым страна переболела в последующие сто лет, — революции и возникших после неё осложнений.
Трифонову было что сказать на эту тему, несмотря на существование великого предшественника, создателя «Бесов».
Попробую высказать догадку, почему Улицкая ничего не пишет о мотивах прихода к диссидентству. Неприятие советской власти, инакомыслие кажется ей вполне естественным и едва ли не единственно возможным для образованного сословия тех лет, чего там рассусоливать.
Взять хотя бы опубликованную переписку автора романа с Михаилом Ходорковским. На замечание о его «мимикрии под комсомольских деятелей» в 80-е годы тот отвечает, что был правоверным комсомольцем. Как же так, удивляется Улицкая, известно же, что «дети шестидесятников, прочитавшие в девятом классе перепечатанные на машинке «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына и «1984» Оруэлла, брезгливо от власти отшатывались и в лучшем случае писали свои диссертации, работали врачами или лифтёрами либо участвовали в социальном движении, которое впоследствии называлось «диссидентским». Часть этих подросших детей прошла опыт тюрьмы и лагерей в 70—80-е годы, часть эмигрировала на Запад».
Сейчас не время оценивать искренность ответа Ходорковского, но слова Улицкой внушают сомнения в том, насколько хорошо ей знакомо время, о котором она пишет. Какой бы ни виделась ей другая, недиссидентская жизнь, но, думаю, дети шестидесятников в подавляющем большинстве не читали Солженицына и Оруэлла и уж тем более не имели тюремного опыта (по политическим статьям) и никуда не эмигрировали. Если же кто-то из них или их родителей вставал на тропу войны с государством, это было их личным делом и остальных особенно не волновало.
Были, конечно, и другие, кого снедало сочувствие к их изломанным судьбам, кто испытывал стыд за собственную неспособность идти ради правды на жертвы. Свои чувства нам приходилось скрывать от большинства окружающих, отчего ещё больше было не по себе. Правда, психологической самозащитой служили мысли о возможности изменений в нашей стране лишь «сверху», в конце концов и вправду спущенных оттуда безо всякого участия диссидентов, что, впрочем, нисколько нас не оправдывает.
70-е и 80-е годы прошлого века случились на моём веку, но у меня до сих пор не было и после чтения романа Улицкой так и не появилось сколько-нибудь ясного представления о людях, пытавшихся лечить Россию от очередной болезни. Они казались мне титанами, рыцарями без страха и упрёка, на самом же деле были хорошими и разными или даже просто разными, что ни в коей мере не способно принизить их «дум высокое стремленье». Как сказано в романе, «все подпольщики тех лет, читатели и делатели самиздата… одни были за справедливость, но против родины, другие против власти, но за коммунизм, третьим хотелось настоящего христианства, а были ещё и националисты, мечтающие о независимости своей Литвы или своей Западной Украины, и евреи, которые твердили только об отъезде…».
С этого места хотелось бы поподробнее.
Лев Симкин
Источник
Подробнее на форуме
)
