C МИРУ ПО НИТКЕ

Про искусство летать

У Чапека есть рассказ про человека, который умел летать и который, разобравшись с помощью ученых в механике своих полетов, дар этот тут же утратил. Пафос книги Гениса прямо противоположен: автор уверен, что летающий обязан разбираться в механике своего дара. Особенно когда речь идет о писателе и о литературе.



В книге «Довлатов и окрестности» самое сложное для восприятия — ее жанр. Это что, портретный очерк? Литературные мемуары? Автобиография? Исповедь? Сегодняшний вариант эмигрантского эпоса? Эстетический трактат?.. Как и «про что» ее читать?

А так и читать. Как монографию о Довлатове и его — постоянно расширяющихся под пером Гениса — «окрестностях». Как автобиографию Гениса. И — как эстетический трактат. Самое очевидное определение ее формы звучало бы так: книга, представляющая собой размышление о природе художественной прозы, написанное средствами этой самой художественной прозы, в которой (прозе) автор проверяет на истинность свои основные теоретические положения. Книга о том, как устроена и почему работает (летает) современная, и не только современная, литература — Довлатова, Бродского, Вен. Ерофеева, Искандера, Пелевина и, соответственно, Толстого, Достоевского, Конан Дойла, Паунда и других.

Генис выступает в этой книге как художник, то есть Довлатова он не описывает, но — изображает. Создает развернутый образ. И одновременно Генис здесь — аналитик, для которого материал жизни Довлатова является материалом для анализа стилистики довлатовской прозы. И не только довлатовской. Еще более выразительно вот это сочетание явлено в эссе, составивших вторую часть книги, где сориентированный на строгую аналитичность ход литературно-критического анализа строится автором по законам художественного текста — с экспозицией и завязкой, с развитием действия, лирическими отступлениями, кульминацией и финалом; со своим, индивидуально окрашенным интонационным строем. А иногда, как, скажем, в эссе про «Метель» Сорокина, — и с помощью параллельного образного ряда, каковым в данном случае одаривает автора московская автомобильная пробка, запершая его в неподвижной машине с раскрытой книгой Сорокина и давшая для него дополнительное измерение сорокинского повествования.

Генис не просто формулирует особенности дара того или иного писателя, но с помощью литературно-критического инструментария создает образ — и образ самого писателя, и образ литературного пространства, в котором он работает («Со словесностью можно разобраться только на ее условиях»). Отчасти это можно сравнить с новеллами Борхеса, написанными им с подчеркнутым соблюдением стилистики и атрибутики литературоведческого текста, только вот объектами Борхеса часто были выдуманные писателем книги. Генис же имеет дело с текстами и с персонажами реальными. То есть усложняет свою задачу.

Сочетание в текстах Гениса автора-аналитика, пишущего про «эстетическое», и художника, который изображает, — не коллаж. Не декоративное, из разнорядовых фрагментов составленное постмодернистское панно. Природа этого сочетания сложнее. За строем мысли и чувствования в этой книге, как бы не прописанным в ней специально, присутствует осознание некой общей для нас бытийной (воспользуюсь этим словом) ситуации. А именно: утвердившееся в массовом (и у литераторов в том числе) сознании представление о естественности разделения литературы на первичную, то есть на литературу про «настоящую жизнь» — про сталевара, доярку, молодого ученого (мента, пахана, депутата и героя-афганца) и на литературу вторичную, факультативную, на «тексты про тексты», то есть на «дальнее плаванье» и «каботажное», как обозначает, правда, не столь категорично сам Генис (и с автором здесь можно было бы поспорить, если бы он собственной прозой не опровергал эту свою формулировку) — разделение это в конечном счете иллюзорное. Такое же иллюзорное, как привычное разделение природы на подлинную (горы, облака, дерево, водонапорная башня) и вторичную (слова, обозначающие горы, облака, дерево). Потому как не было б этих слов и, соответственно, системы понятий и образов нашего языка, то и не было б для нас ни гор, ни облаков. Мы имели бы дело с нерасчленяемым в нашем восприятии месивом красок, линий, звуков. Да и нас, собственно, не было бы. «Первичная» природа в нашем сознании неотделима от «вторичной» — от нашего языка (разумеется, и языка искусства). И, соответственно, язык, с одной стороны, наша сила и свобода. Наши крылья. А с другой — мы пленники языка, замурованные в его клетку. В частности, в систему его понятий, которая — всегда слепок закрепленного за определенным временем социально-психологического состояния общества. Вот эта отрефлектированная уже самим строем прозы Гениса ситуация дает автору внутреннюю свободу быть художником там, где вроде как приличествует научность и эмоциональная отстраненность.

Ну, например, начиная свое повествование о Довлатове, который, в частности, «после коммунистов» «больше всего ненавидел антикоммунистов», Генис пишет: «Довлатов деконцептуализировал советскую власть. Собственно, он сказал то, о чем все знали: идеи, на которой стояла страна, больше не существует. К этому он добавил кое-то что еще: никакой другой идеи тоже нет, потому что идей нет вовсе». Далее тема эта развивается, с одной стороны, описанием сцен бодания Довлатова-публициста с нормативным (советским-антисоветским) мышлением в эмигрантской прессе, а также рассказом о взаимоотношениях — достаточно сложных — Довлатова-человека с носителями «идейной психологии», а с другой — анализом довлатовской прозы, в которой шла работа по высвобождению в самом языке ее пространства для новых, сегодняшних способов обращения с реальностью. И вот эти два разных в жанровом отношении повествовательных потока создают сюжет единый. Литой. В котором, повторяю, одинаково плодотворно работают и создаваемая Генисом система литературно-критических формулировок, и изображаемые им как художником сцены из жизни своего героя.

Повествование о Довлатове в книге продолжается повествованием о Бродском, о Валерии Попове, Бахчаняне, о Толстом, Паунде, Сэлинджере, Леме и других. Именно продолжается, а не дополняется — скрещивая материал «остросовременный» и классический, Генис ищет и находит то, что в литературном творчестве (ремесле) не подвластно времени. И постепенно книга «Довлатов и окрестности», если проследить историю ее переизданий, из художественного исследования современной литературы становится книгой о природе литературы и литературного творчества уже без уточняющего слова «современной» — о литературе вообще.

Сергей Костырко

Александр Генис. Довлатов и окрестности. — М.: Астрель, CORPUS, 2011. — 736 с.


Источник

Восхищать, испепелять, искупать

Почему любовь не оправдывает ожиданий?

Французский прозаик и эссеист Паскаль Брюкнер, известный помимо повестей, романов и снятого по его книге фильма «Горькая луна» своим вкусом к разоблачению мифологем западного сознания (русский читатель вспомнит выходившие у нас книги «Вечная эйфория: Эссе о принудительном счастье» (2007) и «Тирания покаяния: Эссе о западном мазохизме» (2009), – на сей раз принимается за ведущую мифологему нашей культуры, пережившую, кажется, все смены парадигм и переоценки ценностей: любовь. Точнее, за неадекватное отношение к ней людей Запада, за возложение на нее преувеличенных ожиданий. И начинает он, француз 1948 года рождения, с пришедшихся на его молодость европейских 1960–1970-х годов.



Это они, возвестившие разрушение едва ли не всех сковывавших жизнь табу, «породили концептуальное недоразумение: свободную любовь». Да, тогда удалось многое: «Изменение положения женщин, противозачаточные средства, развод, дисквалификация аборта как уголовного преступления, массовый приток женщин в сферу труда»… Но увы: главного, того единственного, во что так безусловно верилось – ни настоящей любви, ни настоящей свободы, – не получилось.

Лучший способ освободиться от тоски по несбывшимся ожиданиям молодости – доказать их несостоятельность. Так что Брюкнер сводит счеты в первую очередь с иллюзиями своего поколения, возлагавшего на освобожденную любовь очень – не чрезмерно ли? – большие надежды.


Переоценили мы любовь.
Генрих Семирадский. Красота и любовь. Львовская государственная картинная галерея

«…От любви, – пишет автор, – требуют всего. Мы хотим от нее слишком многого: она должна нас восхищать, испепелять, искупать…».

Перегруженная ожиданиями, любовь оказывается просто не в силах их не обманывать.

Вся беда, уверяет Брюкнер, в том, что западная культура сделала из любви инструмент для достижения множества целей, чуждых ее природе. Ну хотя бы того же социального освобождения.


Развенчивая западную мифологему любви, сам критик остается целиком в ее власти. Несостоятельность западных стереотипов Брюкнер доказывает, по сути, изнутри их же самих, под их же диктовку – к ним и возвращается.

«С поколением, мечтавшим реформировать сердце человеческое, – пишет он о своих ровесниках-бунтарях, – приключилось нечто странное: оно открыло, что есть незыблемые законы сердца». Правда, «незыблемыми законами сердца», как обычно, оказывается очередной непроблематизируемый слой представлений родной для критика западной культуры. Есть ценности, из которых нельзя, нельзя, нельзя делать инструменты…

Любовь, «с ее безднами и блеском, <…> целиком и полностью, в любой момент такова, какой и должна быть. Она остается той частью бытия, которая нам неподвластна, не поддается никакой вербовке, противится всем идеологиям…». Она снова – основа основ. Главное – правильно ее понять.

All you need is love.

Ольга Белова

Паскаль Брюкнер. Парадокс любви: Эссе/ Перевод с французского.
– СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2010. – 272 с. (Studia Europea)


Источник

"Формула цвета" раскрасит фильмы "Неподдающиеся", "Девчата", "Берегись автомобиля" и "Я шагаю по Москве". Об этом в беседе с ИТАР-ТАСС сообщил продюсер и режиссер компании Игорь Лапотенок.

Ранее "Формула цвета" уже успела раскрасить такие картины как "Подкидыш", "Волга-Волга" и "Офицеры". Последним на сегодняшний день проектом компании является колоризация фильма "Три тополя на Плющихе".

Лапотенок отметил, что при выборе фильмов для колоризации компания ориентируется на "отзывы и пожелания наших зрителей". Продюсер также сообщил о готовности "Формулы цвета" в будущем поработать над лентами "Два бойца", "Республика ШКИД" и "Золотой теленок". "Если публика попросит, то мы колоризуем и эти ленты", - сказал Лапотенок.

Раскрашенные версии старых черно-белых фильмов вызывают неоднозначную реакцию у зрителей и представителей киноиндустрии. В частности, Василий Лановой, исполнивший одну из главных ролей в "Офицерах", довольно резко высказывался о колоризации этой картины.

Источник

Много картинок и почти никаких разговоров

По просьбе OPENSPACE.RU наш постоянный автор МАРТЫН ГАНИН составил список восьми лучших бессловесных блогов о книгах, писателях и литературе




Книги, писатели, чтение — все это не только про слова, но и про картинки, без которых, как считала Алиса, в книжке нет толку. МАРТЫН ГАНИН представляет вашему вниманию зарубежные блоги, авторы которых нашли способ говорить о литературе на языке, привычном поколению 20+: фотографии, дизайн, знаменитости. Большинство этих блогов размещаются на платформе Tumblr, по неизвестным науке причинам не слишком популярной у русскоязычных пользователей, но отлично приспособленной для фотоблогов и прочего в этом роде. Алисе бы понравилось.

«Обложечный шпион»

Коллективный блог, авторы которого подглядывают за тем, что читают люди в метро, в парках и вообще в общественных местах. Потом находят обложки где-нибудь, наверно на Amazon.com, и делают
записи в таком примерно формате: обложка, автор, название книги, как выглядит читатель и где его (ее) застали, так сказать, in flagranti. В результате получается примерно такое: «Венера в мехах. Леопольд Захер-Мазох. Девушка 20+, солнечные очки в белой оправе, красное платье, сумка из магазина Trader Joe's, много браслетов, поезд на линии F (Манхэттен, надо полагать. — Примеч. авт.)». Прекрасное развлечение, а главное — стремительно уходящее в прошлое: по чехлу iPAD или Kindle понять, что именно читает его владелец, решительно невозможно. Хотя, может, и это временно — чего бы не сделать такое приложение для мобильных устройств: «Рядом с вами читают то-то и то-то…». Если кто затеет стартап, я хочу долю, имейте в виду. Кроме шуток.

Bookshelf porn — «Полки нараспашку»

Это не из ложной скромности, а как-то я затрудняюсь перевести. «Книжнополочная порнография»? «Порнография книжных полок»? «Порнополки»? Одно другого хуже. Блог состоит из «фотографий книжных полок и стеллажей со всего мира для людей, которые обожают книжные полки». В разделе «Выбор редактора» попадается иногда удивительное.



В рамках программы популяризации чтения Публичная библиотека Нью-Йорка установила у входа в здание слово read размером 8х13 метров, сложенное из книг доктора Зюсса

Или вот такое:


Снято где-то в Торонто, но что это и зачем – непонятно


Writers no one reads — «Писатели, которых никто не читает»

Это, конечно, не совсем визуальный блог, но с сильной визуальной составляющей — в смысле обложка обязательна. Про бедных заек, которых все забыли и никто не желает читать. Мне прямо вот с ходу попалась очень, очень грустная фотография человека, который многим из вас знаком.


Леонид Андреев

Под фотографией написано следующее: «Никто не читает Леонида Андреева (1871—1919), близкого друга Горького, автора пьес, романов и рассказов, писавшего печальную, психологическую, сатирическую прозу со свежим взглядом на религиозные проблемы».

Мы! Мы читаем! Ну читали. В общем, эта запись наводит на мысль, что и остальные «писатели, которых никто не читает», вполне могут оказаться не хуже Л. Андреева с его не то что печальной, а местами просто душераздирающей прозой (см. «Баргамота и Гараську»). Блог, впрочем, задуман для утешения писателя, а не для просвещения читателя: «Никто вас не читает? Вы в хорошей компании».


У.Х.Оден


Awesome people reading — «Прекрасные читающие люди»

Поклонникам Барни Стинсона предложенный перевод слова awesome покажется бледноватым, но уж ладно, пусть будет. Блог очень прост: это фотографии (хотя и не только) читающих знаменитостей разного калибра. Разброс — от У.Х. Одена до Бетти Пейдж.



Better book titles — «Улучшенные названия книг»

Блог, конечно, состоит из картинок, но необходим английский — впрочем, хватит и довольно базового. Идея состоит в том, чтобы придумать для известной книги новое смешное название, оставив обложку более или менее в неприкосновенности. Таким образом «Праздник, который всегда с тобой» Хемингуэя превращается в «Годы волшебного пьянства».




Шекспировский «Король Лир» получает заголовок «Не лучшее время сказать своему папе, как ты действительно к нему относишься».

А «Большие ожидания» Чарльза Диккенса оказываются романом «Миром вокруг меня правят деньги».

Количество удачных попаданий в общем невелико, но если просматривать Better book titles раз в месяц, несколько удачных картинок там непременно будет. Некоторое количество упражнений русских читателей в том же жанре — здесь.

Writers and kitties — «Писатели с кисочками»


Джек Керуак

Этот блог, кажется, уже все видели, но не включить его в обзор никак невозможно: пользователи собирают старые по большей части фотографии писателей с кошками. Список действующих лиц впечатляет: Хорхе Луис Борхес, Трумэн Капоте, Марк Твен, уже упоминавшийся сегодня в связи с другим блогом У.Х. Оден, Филипп Дик — и десятки, если не сотни других.

Вот, например, очень нежное фото Джека Керуака.



Book cover design — «Дизайн книжных обложек»



Этот блог мы настоятельно рекомендуем занести в свои RSS-ридеры всем сотрудникам практически всех российских издательств: за редкими (но существующими) исключениями обложки выпускаемых ими книг представляют собой довольно унылое зрелище — и нам не кажется, что дело в низком профессиональном уровне отечественных дизайнеров.

Содержимое блога вполне разношерстное, подборка случайная, однако попадаются прекрасные экземпляры. Вот, например, как выглядело издание «Пнина» Владимира Набокова 1969 года.

А вот неожиданная обложка «Алой буквы» Натаниела Готорна 2009 года.


BibliOdyssey — «БиблиОдиссея»


Это самый серьезный блог из сегодняшних — и единственный не с Tumblr, а с Blogspot (которым мы еще займемся в свое время). В основном выкладываются всякие удивительные иллюстрации из старых книг. Я уже как-то ссылался на чудесные картинки из Collection des animaux quadrupèdes де Бюффона. А вот, например, удивительный, по-моему, бегемот из Illustrierte Zeitung 1890-х годов.



Животными дело, конечно, не ограничивается. В поле внимания автора блога попадают такие редкости, как Monstrorum Historia 1642 года (обратите внимание на Draco marinus monophthalmos bipes), и книга XIV века о фейерверках, артиллерии и взрывном деле:



Мартын Ганин


Источник

Рекомендация: Посмотрите источник OPENSPACE.RU, там много интересных ссылок.

Писать, чтобы жить

В Швейцарии на 76-м году жизни скончалась писательница Агота Кристоф

В декабре прошлого года в городе Абвиле на севере Франции разразился скандал. Один из учителей местного колледжа был арестован прямо в классе перед своими учениками и заключен под стражу на три часа после пятнадцати анонимных жалоб, поступивших от родителей, недовольных тем, что в школе их детей пичкают «порнографической литературой». Инцидент вызвал народные волнения – студенты, учителя и прочие граждане вышли на улицы, в Пикардии пятнадцать колледжей, будучи возмущены действиями полиции, провели забастовки



Причиной скандала стали несколько копий романа Аготы Кристоф «Толстая тетрадь», купленные преподавателем для чтения в классе. Книга с невинным названием, подпись на которой больше похожа на псевдоним, действительно рекомендована для чтения школьниками, несмотря на то что в одной из сцен несовершеннолетняя занимается сексом с собакой, а в финале герои посылают отца на смерть, чтобы пройти по минному полю.


После инцидента многим пришлось согласиться, что книга, несмотря на то что ее героями являются дети, все же резковата для чтения в тринадцать лет.

Сама Агота Кристоф (это не псевдоним) говорила, что любой человек рождается для того, чтобы написать книгу – это единственный след, который она признавала и без которого считала существование бессмысленным. Она написала сравнительно немного – несколько пьес, два романа («Вчера» и автобиографический «Невежда») и трилогию, известную под общим названием «Толстая тетрадь», в которую помимо одноименного романа вошли «Доказательство» и «Третья ложь».

В 1986 году, когда вышел первый роман трилогии, он немедленно был назван классикой, сегодня он переведен на 33 мировых языка, а «Третью ложь» несколько лет назад экранизировал соратник Ларса фон Триера Томас Винтерберг. Тогда же «Толстая тетрадь» была названа и «самой безжалостной книгой двадцатого века», затмив произведения Селина и Берроуза, и удостоена сравнений с лучшими книгами Ионеско и Беккета.


Когда чуть больше десяти лет назад роман был переведен на русский, книга стала культовой и здесь – первый тираж книги ушел влёт, уже через несколько месяцев найти экземпляр было крайне сложно.

«Толстую тетрадь» в европейской критике принято трактовать как антивоенную книгу, роман о том, как война выжигает в героях все человеческое. С формальной точки зрения это верно: главные герои, близнецы Лукас и Клаус, растут в венгерской деревне во время Второй мировой войны, где становятся свидетелями происходящего на периферии великих сражений – погромов, изнасилований, мародерства. Но главное в романе все же не это. Кристоф с совершенно неженской, на первый взгляд, скрупулезностью реконструировала сам механизм зарождения безразличия и дальше – безжалостности и бесчеловечности. В первом романе – самом сильном из трех – нет ни капли менторства или гуманистического пафоса, который был бы уместен из уст венгерской беженки, поселившейся в Швейцарии после антисоветского восстания 1956 года. Роман удивительно написан: братья ведут дневник простыми предложениями, осознанно лишенными оценочных эпитетов.

«От долгого повторения слова постепенно теряют свой смысл, и боль, которую они несут в себе, стихает», – объясняют свой метод жизни герои, которых редко называют ласковее, чем «сукины дети».

Сегодня, когда о смерти Кристоф сообщили швейцарские СМИ, ее издатель Марлиз Пьетри сказала, что публиковать эти книги было настоящим благословением. Такая оценка идет вразрез с обвинениями в порнографичности, однако выглядит единственно верной. Книги Кристоф, в конечном счете, не о вырождении и не о жестокости. Они, несмотря на все описываемые ужасы, о том великом чуде, которым всегда была и будет литература, и о великом счастье писать – даже перед лицом кромешного ужаса. Писать, чтобы, даже когда боль невыносима, чувствовать себя живым.


Источник



Агота Кристоф. Биографическая справка

Писательница Агота Кристоф скончалась в Швейцарии 7 июля 2011 года на 76-м году жизни.

Швейцарская писательница венгерского происхождения Агота Кристоф родилась 30 октября 1935 года в городе Чикванд (Венгрия).

В ноябре 1956 года после ввода советских войск в Венгрию Кристоф вместе с мужем и четырехмесячной дочерью покинули страну и осели во франкоязычной части Швейцарии.

Будущая писательница поселилась в городе Невшателе на востоке страны, где работала на фабрике. Через пять лет она оставила работу и попробовала себя в литературе.

В 1986 году Кристоф опубликовала свой первый и самый известный роман "Толстая тетрадь", описывающий жизнь двух братьев во время Второй мировой войны.

Книга была с восторгом принята критиками и удостоена престижной премии "Почетная лента франкофонии". Роман был переведен более чем на тридцать языков мира, в том числе русский (опубликован в журнале "Иностранная литература" в 1997 году).

В 1987 и в 1991 годах Кристоф опубликовала романы "Доказательство" и "Третья ложь", расширив "Толстую тетрадь" до своеобразной трилогии. Последний из романов был экранизирован в 2000 году датским режиссером Томасом Винтербергом.

Всего за свою творческую карьеру Агота Кристоф написала 23 книги на французском языке, но только девять были опубликованы.

Последними из опубликованных произведений стали автобиографический очерк "Алфавит" (2004) и сборник коротких рассказов "Все равно" (2005).

Заслуги Кристоф были отмечены многими престижными литературными премиями, в частности, премией Готфрида Келлера в 2001 году, премией Фридриха Шиллера в 2005 году. В 2008 году писательница была удостоена Государственной премии Австрии в области европейской литературы. В 2011 году ей была присуждена Премия имени Кошута – национальная премия Венгрии за выдающиеся достижения.

В ночь на 27 июля 2011 года Агота Кристоф скончалась в своем доме в городе Невшатель на 76‑м году жизни.



Источник

Материк Сибирь

Нефть, газ и алмазы вместо соболей и бобров


В то время как многие пишущие в Сети стремятся дать собственным текстам традиционную книжную внешность, литераторы со стажем, прозорливо думая не только о читателях-современниках, но и о потомках, осваивают и электронную форму бытования своих произведений. Вот и тюменский публицист Анатолий Омельчук, посвятивший Северу и Сибири более трех десятков книг, свел почти всю эту впечатляющую своей внушительностью библиотечную полку на один диск.



Получился примечательный для наших дней компромисс: в компактном цифровом формате себя явили книги, выходившие – начиная с 1978 года – в издательствах Москвы, Свердловска, Тюмени. Предназначенные теперь для восприятия с экрана, эти издания полностью сохранили свою прежнюю видимость. Их только нельзя осязать, нельзя оставить на полях «отметки резкие ногтей», а все остальное: обложки, титульные листы, постраничная развертка, иллюстрации, даже опечатки – запечатлелось, что называется, один к одному.

Есть в этом своде книга, название которой подошло бы и к другим составляющим данного собрания, поскольку этими словами определяется смысл литературных усилий автора: «Частное открытие Сибири». Обычно открываем мы для себя новые земли. А тут родившийся первой послевоенной зимой в сибирской глубинке автор ведет речь о родных местах. О том, что привычно и сами пишущие, и мы вслед за ними зовем малой родиной. Но малая родина Омельчука – большая. Европы больше: материк Сибирь.

Но возможно ли открытие края, ставшего российским четыре с лишним столетия назад? Возможно, если знакомое и привычное становится единственным. Любимым.

Да, все оцифрованные эти страницы – о силе любви. Точнее – о власти любви. Единственной достойной человека власти. А любовь взыскует знания и понимания. Краеведение, перерастая здесь в краевидение, становится родиноведением. А оно ведет пишущего к счастливому осознанию того, что его земля – неповторима. И потому никакой это не край, не провинция страны и не периферия мира. Это твой центр. Сердце. Исток всему и итог.

В пору хронического смятения умов и затянувшегося поиска национальных ориентиров, ведущегося по старинному присловью «поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что», особенно важно чувствовать свое место на своей земле. Приобщить себя к ней духом, прежде чем лечь в нее прахом. Личное достоинство укрепляется через осознание причастности к тем, кто жил, любил, работал в этих же самых пространствах до тебя, равно и к тем, кто обживает их и ныне. Они и сегодня остаются суровыми и малообжитыми – потому так и дорого участие, сердечное влечение к этому кажущемуся безграничным простору.


Вот такая она – Сибирь. Иллюстрация из книги

Сибирь ведь не только нефть и газ, лес и рыба. Как бы ни были важны щедроты природы (а их экономическая значимость возрастает с каждым годом), Сибирь для автора – прежде всего связанные с этим материком люди.

И место, и время никогда не бывают безликими. Они очеловечиваются нами. Существующими здесь и сейчас. Живущими хорошо или плохо, талантливо или бездарно, созидательно или вразнос. Сколько в «Книге Сибири» имен и биографий, сколько оживает в ней лиц! Уроженцы здешних мест и пришлые, аборигены и чужеземцы, обласканные властью и ею преследуемые, фанатичные энтузиасты и расчетливые хозяйственники, ученые и промысловики, политики и люди веры, снискавшие славу вдали от родной стороны и принципиальные провинциалы, именитые и мало кому ведомые. Какие судьбы, надежды, свершения, драмы…

Заслуга Омельчука, побывавшего, пожалуй, всюду, где довелось находиться его персонажам, в том, на мой взгляд, что он умеет выявить «штучность» каждого своего героя. И человеческое это богатство уберегает автора от неизбежных в журналистике и противопоказанных литературе самоповторов.

Имена этих людей не встретишь на подножиях памятников, мраморе мемориальных досок, табличках с названиями улиц. «Сибиряки своих героев любить не научились», – сокрушается автор и, своими публикациями и нередко сопутствующими им радиопередачами и телефильмами компенсируя невозданное, ратует за историческую справедливость и тем самым изживает эгоизм «сего дня». Время и пространство обретают глубину и объемность.

Континент, бывший местом каторги и ссылки, но свободный от тягот крепостного права, вобрал в себя дух инициативы и свободомыслия. Нравственная оседлость, утверждаемая в «Книге Сибири», апеллирует не только к полноте памяти, но и к трезвости в отношении нынешнего состояния Северной Евразии. И публицист не уклоняется от прямых и нередко горестных суждений о наболевшем. Так, в пушкинские времена, напоминает он, западной окраиной России была Финляндия, восточной – Аляска. Ныне эти некогда российские владения стали одними из самых комфортных регионов планеты. Между ними Россия – с известными всему миру уровнем обустройства.

Сибирские кладовые – главный резерв России. И от того, сколь успешно он будет мобилизован, зависит не только благосостояние этих мест и их обитателей, но и самостоятельность всей страны. Иначе и впрямь эта земля может стать краем России. Ее восточной окраиной. С какой болью рождается констатация: «Меняются системы, режимы, личности, государи, вожди – а в нашем государстве все остается без изменений по отношению к Сибири». Эти слова публициста побуждают меня вспомнить невеселую сентенцию академика Янина: «Нас по-прежнему кормит сибирский «ясак», только вместо соболей и бобров теперь – нефть, газ, алмазы и золото».

Казалось бы, столь масштабные и тревожные выкладки не без усилия сопрягаются с теми частными судьбами, что представлены в исторических сюжетах этого свода. Но пафос его страниц на то и направлен, чтобы каждый, будучи на своем месте, осуществлял себя по максимуму, своей личностной состоятельностью способствуя укреплению состоятельности родной земли и всего отечества.

Деятельный патриотизм тех, чьей каждодневной героикой Сибирь в прошлом из «прилагательного» к России стала существенным ее «существительным», наследуется трудами наших современников, о которых и с которыми Омельчук ведет разговор. Здесь теперешний глава Российской академии наук Юрий Осипов, чьи часы всегда идут по узнанному в детстве тобольскому времени, соседствует со скромной учительницей из родного автору томского поселка Могочино – ее, Лидии Евгеньевны Пономаревой, усилиями создан в местной школе, носящей имя Пушкина, музей поэта, который памятен всем ее выпускникам. И тут же диалог с живым классиком Валентином Распутиным сменяется беседой с Римом Сулеймановым, в 37 лет ставшим и по сей день остающимся во главе крупнейшего в мире газодобывающего предприятия. А еще есть среди многих других очерки об энтузиасте-охотнике Петре Бахлыкове, что в одиночку развернул в затерянном под Сургутом поселке впечатляющую этнографическую экспозицию («Он создавал музей, а музей создавал его»), и о художнике Геннадии Райшеве, чья графика, тактично аккомпанируя строчкам некоторых из воспроизводимых книг, наглядно подтверждает сказанное о нем автором: «Он никогда не писал стихов, он сразу начал рифмовать кистью».

Героев в этом собрании – много. Тем более что в таких книгах, как «Река возвращается» или «Любовь всегда ошибка», главным героем выступает сам рассказчик. Он, как и свойственно сибирякам, на слова отнюдь не расточителен («Язык ничего лишнего не придумывает»). Нескольких страниц ему достаточно, чтобы сказать о человеке основное, охарактеризовать его уникальность. Впрочем, и обобщающие сентенции возникают вполне естественно. В отличие от упомянутого художника пишущий и стихи (в своде нашлось место и лирике) Омельчук умеет формулировать лаконично, парадоксально, афористично. Скажем, так: «Сибирь покорила соха, а не меч». Или так: «Сибирь создана для зимы». И еще: «Я – гость этой земли, но хозяин этого времени». А вот: «Потомки еще более беспощадны, чем современники». И тут же: «В своем мужестве человек всегда одинок. Не забудем мужества одиночек».

Анатолий Омельчук отстаивает достоинство своей родины. Он убежден: Сибирь как миф даже сильнее, чем Сибирь-территория. Почему? Да потому, что именно эти просторы делают отечество великим. Именно Сибирь делает Россию разуму не поддающейся – как для самой России, так и для всего мира. Тем заманчивее проникнуться этой загадочностью, тем притягательнее постижение этой неповторимости: «Проживая свое недолгое земное бытие, мы сами выбираем приоритеты и ориентиры нашей жизни. Познание Родины – удивительная вещь: ты приобщаешься к векам и просторам, историческим пространством возбуждена и озарена твоя душа, и ты постоянно подпитываешься их энергетикой и преодолеваешь одиночество, присущее любому творческому человеку.

Леонид Петрович Быков - профессор Уральского федерального университета, доктор филологических наук, член Союза российских писателей.

Анатолий Омельчук. Книга Сибири: Электронное собрание книг.
– Екатеринбург: Баско, 2011.


Источник

System Administrator Appreciation Day



Каждый год, в последнюю пятницу июля, администраторы корпоративных и домашних сетей, баз данных, почтовых систем, программных комплексов и другие «бойцы невидимого фронта» отмечают свой профессиональный праздник — День системного администратора. Или, в американском варианте — День благодарности системному администратору (System Administrator Appreciation Day).

Первый День системного администратора прошёл как обычный пикник. В июльский день, в пятницу, на окраину Чикаго дружной программистской оравой выехали члены софтверной компании, возглавляемой Тедом Кекатосом, системным администратором.
Обычный корпоративный «сабантуй» положил начало появлению всемирного праздника — год за годом число его «приверженцев» росло. В последнюю пятницу июля сисадмины Америки, Англии, Франции, Италии, Германии, Австрии, Румынии Белоруссии, России дружно отмечали свой профессиональный праздник.

С 2006 года под Калугой в этот день (и в последующие выходные) проходит Всероссийский слёт администраторов. В 2006 году на него приехало меньше четырёх сотен человек, а в 2009-м году — уже четыре тысячи. Свой слёт проводят администраторы Сибири, которым неудобно ездить на выходные в Калугу. Они собираются в Новосибирске.
Большинство из нас знает: если компьютер «глючит», то надо нажать «Ctrl+Alt+Delite». Если не помогает — надо звонить сисадмину. Этот человек незаменим, неуловим, а если уловим, то всегда безнадёжно занят. Но когда он находит время посмотреть на ваш захворавший компьютер, все проблемы решаются.
Системные администраторы — это люди, которые говорят на загадочном языке, и занимают в фирме позицию, сравнимую со статусом шамана в древнем племени. Знают заклинания и умеют управлять неуправляемым.
Первый День системного администратора прошёл как обычный пикник. В июльский день, в пятницу, на окраину Чикаго дружной программистской оравой выехали члены софтверной компании, возглавляемой Тедом Кекатосом, системным администратором.
Обычный корпоративный «сабантуй» положил начало появлению всемирного праздника — год за годом число его «приверженцев» росло. В последнюю пятницу июля сисадмины Америки, Англии, Франции, Италии, Германии, Австрии, Румынии Белоруссии, России дружно отмечали свой профессиональный праздник.
С 2006 года под Калугой в этот день (и в последующие выходные) проходит Всероссийский слёт администраторов. В 2006 году на него приехало меньше четырёх сотен человек, а в 2009-м году — уже четыре тысячи. Свой слёт проводят администраторы Сибири, которым неудобно ездить на выходные в Калугу. Они собираются в Новосибирске.
Большинство из нас знает: если компьютер «глючит», то надо нажать «Ctrl+Alt+Delite». Если не помогает — надо звонить сисадмину. Этот человек незаменим, неуловим, а если уловим, то всегда безнадёжно занят. Но когда он находит время посмотреть на ваш захворавший компьютер, все проблемы решаются.
Системные администраторы — это люди, которые говорят на загадочном языке, и занимают в фирме позицию, сравнимую со статусом шамана в древнем племени. Знают заклинания и умеют управлять неуправляемым.

"Отцом" праздника является американский сисадмин с 20-летним стажем Тед Кекатос, посчитавший, что хоть раз в год системные администраторы должны чувствовать благодарность со стороны пользователей. Идея родилась, когда Тед увидел в журнале рекламу принтеров HP. На картинке был изображён сидевший в своём закутке системный администратор и пользователи, выстроившиеся в очередь, чтобы преподнести ему подарки в благодарность за установленные принтеры. За несколько месяцев до этого Кекатос как раз установил несколько таких принтеров у себя в компании, поэтому он поинтересовался у сотрудников: "Где ваша благодарность?". Однако все только рассмеялись. Тед зарегистрировал доменное имя, раскрутил сайт "System Administrator Appreciation Day" и разослал всем своим друзьям приглашение на День сисадмина, который он запланировал на последнюю пятницу июля. Впервые неофициальный праздник отмечался 28-го июля 2000 года. Это был просто пикник на природе на окраине Чикаго, в котором приняли участие члены небольшой софтверной компании.
В 1999 году поклонниками Операционной Системы GNU/Linux был основан Ежегодный фестиваль пользователей Linux и свободного программного обеспечения LinuxFest, который, в дальнейшем, был приурочен ко Дню системного администратора. Кстати, в том же году Папа Римский Иоанн Павел II официально назвал Святого Исидора покровителем пользователей компьютеров и сети Интернет. С 2006 года начал проводиться Всероссийский Слет сисадминов, который так же, как и LinuxFest, ежегодно проводится в Калужской области.
В этот день принято чествовать скромных тружеников "невидимого фронта", оберегающих благополучие корпоративных сетей и компьютеров, - ведь именно от них напрямую зависит успешная работа компании. В день праздника рекомендуется проявлять к сисадминам повышенное внимание и дарить им подарки, хвалить и заверять в вечной любви и дружбе.

Пирожки с котятами

Пушкин сказал о Баратынском: «Он у нас оригинален, ибо мыслит». Вот и о критике Льве Пирогове хочется сказать нечто подобное. О чём бы он ни написал – получается интересно. Книги, о которых он отзывается, являются для него лишь поводом к тому, чтобы поделиться с нами своими размышлениями. Его статьи – густые, насыщенные – можно читать с любого абзаца как хорошую прозу. Не менее приятно с ним и беседовать.



– В аннотации к твоей книжке «Хочу быть бедным», вышедшей только что в издательстве АСТ, говорится, что отношение к тебе со стороны «прогрессивных» литературных кругов резко отрицательное. Тебя называют реакционером, мракобесом, даже фашистом. Как ты умудрился дойти до жизни такой?

– Да у нас как только кого не называют. Я и сам однажды назвал критика Ермолина титанически глупым, так ему это до того понравилось, что он даже в буклете Академии российской современной словесности поместил данную характеристику рядом со своей фотографией. А про женщину-критика Юзефович сказал я однажды нечаянно, не со зла, а по ходу жизни, что её место на помойке, так она с тех пор старательно избегает всех мест, где я бываю. То есть никаких не избегает, потому что я ведь не бываю нигде. Зачем? Куда ни придёшь – обязательно или Ермолин, или женщина-критик, или Андрей Василевский сидит и ест. Ну вот я и не стал ходить.

– Но согласись: посещение тусовок – это обязательный ритуал в современном литпроцессе. Не тусишь, не светишься – значит, или маргинал, или тебя вовсе не существует…

– Мне корпоративные дружбы неприятны, я чувствую в них опасность. Чуть увяз коготок – и ты уже не то чтобы не свободен (это ещё ладно, всё равно «жить в обществе и быть свободным от общества…»), но как-то очень неприятен себе. Есть тут и гордыни изрядно (типа тварь ли я дрожащая или сам по себе, без дружб, право имею), но есть всё-таки и профессиональная гигиена.

– В твоём понимании критик – это…

– Паралитератор. Из критика писатель примерно как из паралимпийца – олимпиец. Из олимпийца, правда, паралимпиец тоже никакой: он же инвалидной коляской управлять не умеет… Я это, конечно, говорю не как правильно, а как есть, отталкиваясь от собственного горького опыта.

– У тебя, насколько мне известно, есть парочка неопубликованных романов, рассказы. Ты навсегда завязал с прозой?

– Нет, парочки нет уже. Один я сокращал-сокращал, да так и досокращал до того, что он весь куда-то девался. Второй… не помню даже, что с ним. А навсегда завязать хотелось бы, конечно. Потому что, откровенно говоря, очень мешает работать. Иной день талант какой-никакой новый открыть некогда – всё сплошь мысли: «А вдруг сам прославлюсь, тогда вообще работать не надо будет».

– И много открыл?

– Есть немножко. Не хочу называть, а то вдруг окажется, что это не я открыл. Расстроюсь ещё.

– Ну хорошо, оставим в покое открытые-неоткрытые тобой таланты. Современная русская проза устраивает тебя в целом? Ты видишь имена, которые наверняка останутся в нашей литературе?

– Этого я не знаю, какие останутся. Скажем так, есть авторы, которые в разной степени соответствуют тому, что я о литературе думаю (навскидку: Роман Сенчин, Алексей Серов, Валерий Былинский, Олег Зайончковский, Дмитрий Быков, Людмила Улицкая – социальщики и реалисты, короче). Эти люди если думают и не так, как я, то по крайней мере о том же, о чём я думаю. Я их понимаю. И есть такие, которых не понимаю. Тут уж начинается фундаментализм: «Чужого быть не должно». Правило «пусть расцветают все цветы» не для критика. Васильки красивее овса, но агроном их ненавидит.

– То есть ты фактически на войне? Но это ведь только если говорить о злом критике. Бывают же ещё и добрые – которые не ругают всех подряд, но и хвалят того, кто этого заслуживает. Скажем так, критики, которые в какой-то мере становятся для писателей соавторами, очень помогают им. Ты же тоже не ругаешься налево и направо.

– Солдат на войне тоже не столько стреляет, сколько копает. Я рад, когда доводится поспособствовать превращению рукописи в книгу или скромному читательскому успеху готовой книги, это гораздо приятнее, чем кого-нибудь отругать. А «программа» моя, на которой я основываюсь, проста: не думай о том, что жизнь может дать литературе (это внутренняя кухня писателя), думай о том, что литература может и обязана дать жизни. И ещё: книга должна быть читателю заботливой матерью или требовательным отцом, а не весёлым собутыльником или капризной любовницей.

– Никогда не задумывался, почему стал критиком? Ну вот как это происходит? Что должно быть в человеке, чтобы он наступил на горло собственной песне, отложил рукописи своих романов и полез рыться в чужие?

– Тут задумываться не о чем, всё просто. Однажды нужно было писать диссертацию по современной литературе, делал я это плохо, «шила милому кисет – вышла рукавица», то есть критика. А о своих собственно литературных способностях я всегда был и остаюсь весьма скромного мнения, так что никакого «на горло песне», наоборот. Стараюсь делать то, что меньше не получается.

– Если бы у тебя была возможность учредить крупную литературную премию, какой она стала бы?

– Во-первых, постарался бы сделать так, чтобы главные деньги тратились не на вознаграждение писателю, а на продвижение его книги (принцип «дайте удочку, а не рыбу»). Во-вторых, начал бы организовывать равное представительство авторов и судей: не только «свои», но и «чужие». Допустим, свои – это «православие, самодержавие, народность», чужие – «свобода, братство, равенство». Можно наоборот. Если бы это удалось организовать технически, глядишь, и результат бы не такой, как всегда.

– А мне это кажется маниловщиной. Это как в политике, когда кто-нибудь начинает призывать к объединению державников, монархистов, центристов, националистов, либералов и всех прочих. Мол, вот сейчас мы выработаем общую программу, начнём совместно работать и станет наша Родина цвести-процветать. А подобное объединение невозможно в принципе. Лебедь, рак и щука.

– Речь не об объединении, а о едином поле конкуренции. О едином пространстве читательского восприятия, когда, с одной стороны, нет возможности сказать, например, что Улицкая лучшая и единственная русская писательница, а с другой – нет возможности сказать, что она никто, потому что есть такая запрещённая, секретная писательница Вера Галактионова. Когда всё наглядно, потому что они рядом, Улицкая и Галактионова. Скажешь, либералы на это не пойдут? Так ведь деньги, по условиям твоего вопроса, мои. Либералы пойдут туда, где деньги. А патриоты – туда, куда их позовут. Я бы и детективщиц, и фантастов позвал. Из этого плавильного котла не вышло бы идеального текста (повлиять на возникновение хорошего текста у прожектёров и меценатов нет возможности), но некоторое оживление общественного внимания к литературе в итоге получилось бы, я уверен.

– Мне покоя не даёт одна мысль: почему в либеральном (условно говоря) лагере одарённого литератора привечают и раскручивают, а в патриотическом (тоже условно) стараются всеми силами задавить, растоптать, смешать с грязью?

– Ну не все патриоты такие, но я понимаю, о чём ты. Дело в том, что либеральный лагерь опирается на издательства, существующие по рыночным законам, а издательствам (шоу-бизнесу) нужны «звёзды». Это их инструмент. Они производят и надувают «звёзд». У патриотов таких издательств нет (либо они несопоставимы с монстрами вроде АСТ и «Эксмо»). Патриоты вынуждены делить остатки. Естественно, «старослужащие» стараются поддерживать такой порядок, чтобы им этих остатков доставалось больше. Если отобрать у милых либералов издательский ресурс, отобрать читателя, они поведут себя точно так же. Они к этому готовы морально. Либералы делают всё, чтобы свои собственные премии поскорее разорить и пустить по ветру. Например, они загубили премию имени Аполлона Григорьева несколько лет назад. «Делили», не задумываясь о том, что авторитет премии среди читателей не растёт, никакой репутационной отдачи спонсор не получает. А спонсор задумался. И в конце концов послал их. То же было с «Букером», который сейчас, правда, пытаются реанимировать. Не удивлюсь, если и «Большую книгу» эти господа проедят.

– Не о премиях даже речь, хотя и о них тоже. Вообще о писательском сообществе. Ты посмотри, кого сейчас писатели-патриоты на знамя поднимают? У либералов в этом плане есть фигуры яркие, молодые, а патриоты всё свою истрёпанную колоду тасуют, в которой практически только голые короли, да и из тех песок сыплется… Помнишь статью Владимира Бондаренко «Съезд пенсионеров и функционеров», опубликованную года полтора назад в «ЛГ»? Вот там он описал последний съезд СП России, на котором не было ни одного делегата моложе 60 лет. Ну и что они могут предложить? Они так и говорят – вот умрём мы, а вместе с нами и СП. И больше их ничего не волнует. По сути, писательский профсоюз (каковым он являлся долгое время) выродился в богадельню. И при чём тут литература? Интересные пирожки с котятами получаются…

– Так и я не о премиях. Премии, издательства – это то, что «определяет сознание». А из писательских союзов жизнь ушла, да. Это не их вина, это не потому, что они там такие-сякие. Скорее, наоборот, они такие, потому что это случилось. А почему жизнь ушла – позволь мне самого себя процитировать: «Жизнь там, где больше. Чего угодно. Да хоть бы расстегайчиков вот этих самых – куда литература без расстегайчиков!» А когда расстегайчиков нет, то приходится пирожки из котят выпекать…

– Дмитрий Быков написал в «Известиях», что власть в России всегда ставила на самых бездарных патриотов, противостоявших талантливым западникам. Когда она начнёт делать ставку на талантливых патриотов?

– Ну когда Дмитрий Быков к ней придёт, видимо. Если серьёзно, то власть в России сегодня и в обозримом прошлом – это не правительственный чиновник, он лишь инструмент в руках крупных собственников. А чтобы ходорковские, гусинские, березовские, абрамовичи, прохоровы и так далее ставили на бездарных патриотов, я такого не помню.

– Он немного о другом. О том, что власть ставила на бездарных патриотов потому, что боялась патриотов талантливых, идеалистов, людей, которые хотят и реально могут эту страну обустроить. Идейный человек властям непонятен, чужд и потому – опасен…

– Меня только немного смущает, что эта схема (я прочитал статью Быкова) выстроена на Софронове. Всё-таки при нём «Огонёк» был исключительно хорошим журналом. Я знаю, о чём говорю, у меня слабость к старым журналам, покупаю у букинистов и внимательно изучаю их. В софроновском «Огоньке», например, по два-три рассказа в каждом номере печатали. В том числе Нагибина, Трифонова… Это такой советский «Нью-Йоркер» был. Да и собственные «народные пьесы» Софронова не сказать чтобы так уж плохи. Просто они, может, не во вкусе Дмитрия Львовича, потому что народные? К середине 60-х у нас действительно всё испортилось, и «Огонёк» в том числе. Но Быков-то в претензии к Софронову именно за лучшие его годы, если я всё правильно понял. Политическая борьба внутри страны всегда сопряжена с так называемой идейной борьбой, в том числе, понятно, и литературной. Паны дерутся – и холопы не отстают. Но называть софроновские выступления против «Нового мира» травлей, а самого Софронова ничтожеством – это в точности такая же «травля». Не знаю, извиняет ли её то, что формально она направлена против мёртвых. Бьёт-то всё равно по живым. Фактически Быков сообщает следующее: все, кого мы назначаем антисемитами, обречены на прозябание и ничтожество. По-моему, это даже не его мысль. Быков такой же заложник дискурса, как и в своё время Софронов. Как многие из нас.

Беседу вёл Игорь ПАНИН


Источник

Западные слависты обеспокоены судьбой словаря русских писателей

От наших российских коллег мы узнали, что после выхода в свет 5-го тома энциклопедического словаря «Русские писатели. 1800–1917» издание приостановлено на середине буквы «С» из-за отсутствия дальнейшего финансирования. Впереди должны быть два завершающих тома, 6-й и 7-й, в которых будут освещены творческие биографии не только Льва Толстого (как и ещё двух Толстых русской литературы), нескольких Тургеневых, Тютчева, Фета, Цветаевой, Чаадаева, Чехова, но и множества не столь известных литературных имён, данные о которых могут стать свежими исследовательскими открытиями. Последний том – 7-й – должен дать читателю дополнения, необходимые указатели и другие справочные материалы ко всему изданию.



Филологическая общественность за пределами России с нетерпением ожидала появления новых томов словаря, представляющего собой уникальное научное свершение, не имеющее аналогов в пределах других национальных культур и необходимое не одним лишь славистам, но и всем, кто не равнодушен к достижениям русской культуры в эпоху её наивысшего расцвета. Словарь уже заслужил всемирное признание, и вышедшие его тома стали нам всем бесценным подарком. Но мы ждём его завершения.

Насколько нам стало известно, редакторский коллектив словаря в значительной степени (и фактически безвозмездно) подготовил к изданию материалы 6-го тома, но на этом работа вынужденно прекратилась. Нам непонятно, как может сегодняшняя Россия, которая бережёт свою культурную репутацию и заботится о «русском мире», отказаться от завершения такого крупного и уже на более чем две трети блестяще выполненного проекта. Мы всё ещё надеемся, что это временное недоразумение и что проект найдёт безотлагательную поддержку на родине.

Жорж Нива (Франция), Вольф Шмид (Германия), Витторио Страда (Италия), Мишель Окутюрье (Франция), Никита Струве (Франция), Роберт Джексон (США)


Источник

В Петербурге в ДТП погиб кинооператор Розовский, снявший «Человек Амфибия» и «Белое солнце пустыни»



Известный советский и российский кинооператор Эдуард Розовский погиб в ДТП в Петербурге, сообщает «Фонтанка.Ru».
По данным издания, он находился за рулем автомобиля и ехал на дачу в Приозерск, когда ему стало плохо. Он потерял сознание и врезался в дерево.
Эдуард Розовский снял около 80 фильмов. Среди них: «Дон Кихот», «Человек-амфибия», «Белое солнце пустыни», «Старые стены», «Начальник Чукотки», «Благочестивая Марта», «Сильва», «Без семьи», «Сказка про влюбленного маляра», «Дон Сезар де Базан».
Эдуард Александрович Розовский родился 14 декабря 1926 года. В 1950 году окончил операторский факультет ВГИКа, до 1955 года работал оператором студии «Леннаучфильм», затем — оператором-постановщиком на киностудии «Ленфильм». Профессор СПб Государственного Университета Кино и Телевидения, заведовал кафедрой операторского искусства, мастер курса операторов кино и телевидения.

«Газета.Ru»