C МИРУ ПО НИТКЕ

В рамках проекта «АРТ-Резиденция» — лекторий Библио ТV 25 января в Каминном зале Библиотеки искусств им. А.П.Боголюбова состоится встреча с известным русским прозаиком и общественным деятелем Захаром Прилепиным.



Новый цикл литературных вечеров «АРТ-Резиденция» в московской Библиотеке искусств им. А.П.Боголюбова – совместный проект Школы Арины Шараповой «Артмедиаобразование» и литературного портала Библио ТV при поддержке Фонда Президентских грантов. К участию приглашаются молодые писатели, студенты, журналисты, творческая молодежь и все, интересующиеся современной литературой и культурой. Формат встреч – открытый разговор с известными писателями об их творческой судьбе и современной культуре. Модератор мероприятий — Владимир Семёнов, директор Библиотеки искусств им. А. П. Боголюбова, культуролог, писатель, член Русского ПЕН-центра. Цикл был открыт в декабре 2018 года встречей с писателем Виктором Ерофеевым.

25 января гостем лектория будет Захар Прилепин – автор романов «Патологии», «Санькя», «Грех», «Чёрная обезьяна», «Обитель» и нескольких сборников рассказов и эссе, среди которых такой нашумевший бестселлер, как «Ботинки, полные горячей водкой». Как ученый-филолог, Захар Прилепин выпустил работы о жизни и творчестве писателей Бориса Корнилова, Владимира Луговского, Леонида Леонова, Анатолия Мариенгофа. Его книга «Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы» включает 11 биографий известнейших писателей XIX века – от Державина до Вяземского и Чаадаева. Литературная судьба героев этой книги прослеживается через призму их военной службы. Примечательно, что одна из глав книги посвящена Александру Сергеевичу Пушкину – человеку сугубо гражданскому, но активно интересовавшемуся военными делами (например, он автор знаменитой поэмы «Полтава» и «Путешествия в Арзрум»).

Творчество Захара Прилепина было отмечено несколькими престижными литературными премиями – «Ясная Поляна», «Национальный бестселлер», «Большая книга», «Супер Нацбест». В 2016 году за роман «Обитель» ему была присуждена премия Правительства России в области культуры.

Французское издание его книги «Патологии» получило во Франции престижную премию «Русофония» (за лучший перевод русской книги).

Произведения писателя переведены более чем на 20 языков, включая английский, французский, немецкий, китайский, японский, польский и арабский.

Книги Захара Прилепина включены в программу российских гуманитарных ВУЗов. В изданном в 2013 году учебнике «История русской литературы XX века» писателю отведена отдельная глава.

Помимо литературной работы, Захар Прилепин является шеф-редактором сайта «Свободная пресса», ведущим авторской программы «Уроки русского» на телеканале НТВ. Он заместитель художественного руководителя МХАТа им. М. Горького и Секретарь Союза писателей России.

Начало в 19:30 по адресу Москва, ул. Сущевская дом 14 (метро «Новослободская», «Менделеевская»)
Вход свободный, количество мест ограничено, обязательна регистрация по ссылке: вырезано

вырезано

Захар Прилепин в нашем каталоге

Обсуждение острых вопросов с самыми популярными российскими писателями-фантастами, литературными обозревателями, читателями.




Круг тем, предлагаемых для обсуждения:

Что такое российская фантастика и в чем ее характерное отличие от фантастики советской и зарубежной? Не идет ли российская фантастика по пути конвейерной стандартизации, удаляясь от тех социальных, психологических, этических вопросов, которые поднимали в своих произведениях фантасты советские? Почему мы всегда говорим о фантастике, как о чем-то стоящем отдельно от литературы как таковой? Не является ли это убеждение «жестом» протеста образовательной системе «вдалбливающей» классику в головы учащихся; неким выходом в зону свободного творчества? Что такое, вообще, фантастика? Можно ли в ряды ее авторов включить Виктора Пелевина и Николая Гоголя? Эти и другие вопросы мы будем обсуждать на нашем круглом столе. Во время беседы будут также затронуты и другие, важные для нашей встречи темы.

Участники круглого стола:

Вадим Панов — российский писатель-фантаст. Автор цикла книг «Тайный город» (городское фэнтези), «Анклавы» (киберпанк), «La Mystique De Moscou» (городское фэнтези) и «Герметикон» (стимпанк).

Роман Злотников — российский писатель, работающий в жанре научной фантастики и фэнтези.

Олег Дивов — российский писатель-фантаст. Член Союза писателей России, Союза литераторов России и Совета по фантастике и приключенческой литературе при Союзе писателей России.

Милена Завойчинская — российский автор книг фэнтези и романтической фантастики.

Шимун Врочек — российский писатель. Автор популярных романов «Последний романтик», «Крик единорога», «Дети ненависти», «Надо было поездом»; лауреат конкурсов «Рваная грелка», «Мир Фантастики», «Звездный мост», «Золотой Роскон».

Дмитрий Байкалов — критик, журналист. Автор рецензий на книги современных отечественных и зарубежных писателей-фантастов, на фантастические фильмы в журнале "Если", еженедельнике "Книжное обозрение"

Дмитрий Казаков — российский писатель, журналист и педагог, литературный тренер. Ведущий литературных семинаров и мастер-классов.

Дмитрий Малкин — главный редактор отдела фантастики издательства ЭКСМО

Модераторы:

Михаил Визель — журналист, переводчик, шеф-редактор портала "Год литературы"

Елена Алексеевна Пахомова — директор библиотеки им. А.П. Чехова, автор и куратор проекта «Классики XXI века»

Под вопросом:

Василий Михайлович Маханенко — современный российский писатель-фантаст. Автор популярного цикла «Путь Шамана».

Георгий Георгиевич Смородинский — российский писатель-фантаст, работающий в жанре ЛитРПГ.

Ждем вас 25 января в 19.00

Чеховский культурный центр Библиотеки им. А.П. Чехова

г. Москва, ул Страстной бульвар, 6 стр.2

Бесплатная регистрация:
вырезано

В среднем около пяти человек из ста в России вообще не смотрят телевизор, сообщил замглавы Минкомсвязи Алексей Волин.



"На сегодняшний день около 5% жителей Российской Федерации уже приняли такое решение (отказаться от просмотра телевизора - ИФ). Наши исследования показали, что среднее количество как раз, средняя доля людей, которые вообще не смотрят телевизор, она составляет около 5%",- сказал Волин во вторник в ходе заседания комитета по экономической политике Совета Федерации.

"У нас есть два субъекта, в которых около 10% (жителей не смотрят телевизор - ИФ), но это не связано с тем, что там плохо работает телевизор. Это связано с определенными, я бы сказал, культурными и религиозными традициями в этих двух субъектах Российской Федерации",- добавил он.

Замминистра, отвечая на уточняющий вопрос "Интерфакса", не стал называть эти регионы.

Вопрос о возможном отказе от телевизора при переходе на цифровой формат вещания возник в ходе заседания комитета, когда один из сенаторов предположил, что около 5% россиян могут предпочесть получать информацию из интернета.

На это Волин ответил, что пример Тверской области, где отказ от аналогового вещания прошел еще в 2018 году, показывает, что никто от просмотра ТВ не отказывается. "Они (жители регионов - ИФ) не переходят на интернет, у них медиапотребление другое, они как были в телевизоре, так и остаются", -отметил он.

Как сообщалось, окончательный переход к цифровому формату трансляции обязательных общедоступных и федеральных телеканалов, входящих в состав первого и второго мультиплексов в РФ, начнется с февраля 2019 года и продлится полгода.

В состав первого мультиплекса входят Первый канал", "Россия 1", "Матч ТВ", НТВ, "Пятый канал", "Россия К", "Россия 24", "Карусель", ОТР и "ТВ Центр", в состав второго: "Рен ТВ", "Спас", СТС, "Домашний", "ТВ-3", "Пятница", "Звезда", "МИР", ТНТ и "Муз ТВ".

Аналоговые передатчики будут отключены в регионах поэтапно: 11 февраля, 15 апреля и 3 июня.

вырезано

Стартовал девятнадцатый сезон премии «Национальный бестселлер». В числе номинаторов — прозаики, поэты, критики, редакторы, издатели, литагенты, режиссер и фотограф.



Оргкомитет литературной премии «Национальный бестселлер» объявил о старте нового сезона и раскрыл список номинаторов — людей, которые имеют право выдвинуть на конкурс одно прозаическое произведение, обладающее, на их взгляд, потенциалом интеллектуального бестселлера. Все тексты должны быть созданы на русском языке и впервые опубликованы не раньше 2018 года (также рассматриваются рукописи).

К конкурсу не допускаются биографии формата ЖЗЛ и произведения, засветившиеся в коротких списках других крупных литературных премий.

Среди номинаторов нового сезона — писатели Евгений Водолазкин, Леонид Юзефович, Павел Басинский, Андрей Аствацатуров и Илья Данишевский, критики Михаил Визель и Константин Мильчин, издатели Елена Шубина и Полина Бояркина, и не только.

Лонг-лист и состав большого жюри будут опубликованы 28 января 2018 года, шорт-лист и состав малого жюри — 9 апреля. Финал премии состоится 25 мая.

Победитель «Нацбеста» получит 1 млн рублей, который он разделит в пропорции 9:1 со своим номинатором. Прочие финалисты премии получат по 60 тыс. рублей.

Напомним, что лауреатом «Нацбеста» прошлого года стал Алексей Сальников с романом «Петровы в гриппе и вокруг него», а позапрошлого — Анна Козлова с романом «F20» о шизофрении.

вырезано

14 января 2019 года, открыт новый сезон Национальной литературной премии «Большая книга». Совет экспертов принимает работы до 28 февраля.



Михаил Бутов, председатель экспертного совета премии: «Мы ждём, что на конкурс этого года будут представлены книги, значение которых преодолеет границы страны, которые получат мировой отзвук – и перед нами окажется, может быть в самом начале своего творческого пути, настоящий world writer –писатель всемирный. Надеемся на определенное стилистическое, тематическое разнообразие сочинений – чтобы каждая книга состоялась по-своему, совершенно оригинально».

На соискание премии могут быть выдвинуты романы, повести, сборники повестей и/или рассказов, а также документальная проза и мемуары, написанные на русском языке, и авторские переводы произведений с других языков, подписанные в печать с 1 января 2018 года по 28 февраля 2019 года.

Изданные произведения могут выдвигать сами авторы, рукописи — книжные издательства, СМИ, творческие союзы, федеральные органы государственной власти, органы государственной власти субъектов России, а также члены Литературной академии — жюри премии.

вырезано

Ежегодная литературная премия "Лицей" им. Александра Пушкина для молодых писателей и поэтов открывает новый сезон и объявляет о начале приема работ, который продлится до 28 февраля. Уже в третий раз премия дает возможность молодым - особое внимание уделяется тому, что претендовать на награду могут авторы в возрасте от 15 до 35 лет - писателям и поэтам показать себя на большой литературной арене.



Условия конкурса прежние - участники могут предложить на рассмотрение комиссии свои литературно-художественные прозаические произведения (романы, повести, сборники повестей и/или рассказов) объемом от 4 до 12 авторских печатных листов (от 160000 до 480000 печатных знаков) и поэтические произведения объемом от 150 до 700 строк, ранее не выдвигавшиеся на национальные литературные премии.

В короткий список, который представят в мае, войдет не более двадцати произведений. Конкуренция вновь может стать суровой: в прошлом году члены жюри сформировали короткий список, отобрав двадцатку лучших из 3069 зарегистрированных работ.

Торжественная церемония награждения лауреатов состоится в июне 2019 года. Лауреаты премии определяются в двух номинациях - поэзия и проза, в каждой из которых присуждается три приза. Кроме того, произведения лауреатов опубликуют на сайте премии и издадут отдельным сборником в одном из ведущих издательств.

"Помню, как накануне церемонии вручения премии в прошлом году я простился с друзьями и шел домой, представляя, какой значительный путь прошла эта книжка. Той ночью я по-настоящему твердо поверил, что написать текст и взять на себя смелость предъявить его на весь мир - победа сама по себе. Так, "Лицей" однозначно отвечает на вопрос любого автора, написавшего текст: "Существую ли я" - утвердительно", - рассказал пресс-службе премии лауреат "Лицея"-2018 Константин Куприянов.

вырезано

12 января 2019 года отставному бармену, джазовому маньяку, заядлому марафонцу и "самому неяпонскому японцу" исполнилось 70 лет.



У самого Харуки Мураками есть забавная теория о том, что востребованность его романов особенно возрастает во времена политического хаоса.

"Я стал очень популярен в России 1990-х, после развала СССР, — люди там пребывали в огромной растерянности, а именно растерянным людям, как правило, и нравятся мои книги, — откровенничает он в октябрьском интервью газете The Guardian. — То же самое происходило в Германии: когда пала Берлинская стена, меня там тоже читали очень активно".

Гэтсби, Дон Жуан и Командор

Может, еще и этим объясняется скорость, с которой перевели новый бестселлер Мураками в "растерянной" Америке Дональда Трампа? Со дня выхода в Японии 14-го романа писателя, двухтомника "Убийство Командора", не прошло и года, как его выпустили в Штатах в переложении сразу двух переводчиков — американца Филипа Гэбриэла (1-й том) и канадца Теда Гуссена (2-й).

У нас, возможно, с политическим хаосом всё немного стабильнее, так что на сей раз мы америк с канадами не обогнали.

То ли дело 2005-й, когда русский "Послемрак" вышел в России чуть ли не на два года раньше англоязычного. Ну что ж, подождем еще немного — как я понимаю, Андрей Замилов прямо сейчас заканчивает перевод по заказу издательства "Эксмо", которое пообещало выпустить его "в начале 2019 года".

По определению самого автора, нас ожидает "повествование о тайне романтической любви, бремени Истории, потусторонней силе искусства и поиске эфемерных вещей, находящихся прямо у нас перед носом".

Главный герой и безымянный рассказчик — депрессующий художник-портретист, которого недавно бросила жена, после чего он попробовал отрешиться от мирской суеты в горах.

Он поселяется в доме у странного художника, хранящего на чердаке не менее странную картину — "Убийство Командора" (аллюзия на сюжет "Дон Жуана"), от одного вида которой реальность героя начинает расщепляться на многие истории, одна мистичнее другой.

Мы встретимся и со сценами японской резни в Нанкине 1937 года (резню устроили японские военнослужащие в китайской столице Нанкине во время Второй японо-китайской войны — прим. ТАСС), и со странным колокольчиком, который сам звонит, когда ему вздумается, побываем в подземном храме, высеченном в горе, в окружении бездонных колодцев и диких кошек…

В общем, как обещают переводчики и издатели, мистики будет хоть отбавляй. Да и чего еще ожидать, если, по словам самого Мураками, и сама идея, и вдохновение для написания "Командора" пришли к нему по прочтении рассказа Акинари Уэды (1734–1809), классика японской готики, под названием "Судьба, связавшая две жизни" ("Нисэ-но эн", 1808) — истории, в которой оживают мощи мумифицированного заживо монаха.

Но, прежде всего, для внятного прочтения "Командора" нам потребуется освежить в памяти — а кому-то, завидую, и прочитать впервые — роман Фрэнсиса Скотта Фицджеральда "Великий Гэтсби". Потрясающую сагу о разбитых мечтах поколения романтиков времен Великой депрессии.

Этот сложнейший, головокружительный роман Мураками перевел на японский еще в 2006-м, но теперь, по его же признанию, решил задействовать его структурную композицию для построения фабулы "Командора".

"Чтобы выбраться к свету"

"Моя юность пришлась на 60-е — эпоху идеализма, — говорит Мураками. — Мы верили, что мир станет лучше, если мы постараемся. Сегодня люди не верят в подобные вещи, и это очень печально. Мои книги называют странными, но за всеми этими странностями, надеюсь, все же просматривается лучший мир. Просто для того, чтобы в него попасть, нам придется пройти через всякие странные метаморфозы. Собственно, это и есть основная структура моих историй: мы должны пройти через мрак, сквозь колодцы и подземелья, чтобы выбраться к свету".

Возможно, в этом и заключается фирменная "надежда по-муракамски". Хотя герои его романов никогда не становятся счастливее в финале. Напротив, им обычно становится только грустнее от горьких прозрений и неизбежных потерь.

Но все эти 40 лет — от "Охоты на овец" до "Бесцветного Цкуру Тадзаки" — его герои неизменно выкарабкивались из хаоса безумной действительности, через колодцы подсознаний и тоннели сновидений — в мир, где хотя бы спокойней и светлее. Где их больше не терзают кошмары и призраки прошлого. И наконец-то находятся пропавшие кошки.

Думаю, не будет сильным преувеличением сравнить психотерапевтическое воздействие его прозы с практиками тибетских шаманов, описанными в знаменитой "Книге мертвых". Именно там, как мы помним, для перерождения души в лучший мир над умершим в течение 49 дней читаются особые путеводные мантры, дабы злые духи не утащили его за собой и он не заблудился во вре́менной, но такой пугающей своей бездонностью мгле.

Сравнение с "Бардо Тхёдолом" тем более справедливо, если вспомнить, как часто в романах Мураками упоминается Карл Густав Юнг — "профессор сновидений", фактически первым рассмотревший этот сакральный памятник через призму современной западной философии. А также то, что и отец, и дед Харуки были практикующими буддистами. Факт, о котором сам Мураками у себя в Японии распространяться не любит.

Сам по себе

Не дай бог, читательская молва "запишет" его в какие-нибудь сектанты! А уж с этим наш "прохладный сумасшедший", как он сам себя называет, смириться бы никак не смог. Не случайно же он заявил мне в интервью 2004 года: "Я не хочу ничему принадлежать — ни фирме, ни институту, ни какому-либо сообществу. Я существую сам по себе — и стараюсь писать так, как до меня этого не делали другие".

Такое заявление, казалось бы, с ног на голову переворачивает традиционную "групповую мораль" японского общества, каким мы знали его вплоть до 70-х.

Слишком уж он "независимый", морщатся от его книг японские старики, которых всю жизнь приучали расценивать внутреннюю свободу как стыдобу. Слишком "вестернизированный", скрипят то и дело седовласые самураи, отдавшие жизнь на служение фирме или государству. От него, дескать, "слишком воняет коровьим маслом" (или "Бата-кусай", так японцы называют все чужеродное — прим. ТАСС).

Как и от главных героев большинства его книг, которые нигде не работают постоянно, а самые яркие события происходят с ними в отелях, на вокзалах, в каком-нибудь транспорте — в мирах, где все вокруг кратковременное, грозящее в любой момент измениться. В "ускользающих мирах"? Как на гравюрах "укиё-э"? Но разве не это — истинная "японскость", пускай и с неожиданной, "американизированной" подачи?

"Мы, японцы, родившиеся сразу после войны, росли на американской культуре. Я слушал американские джаз и поп, смотрел американские телешоу — это было окно в иной мир. И тем не менее, я понемногу нащупал свой собственный стиль. Не японский и не американский — просто мой, и всё… Я очень люблю Габриэля Гарсиа Маркеса, но я не стал бы называть его реализм "мистическим". Это просто его собственный реализм. Вот и мой стиль, скорее, похож на мои же очки: при взгляде именно через эти линзы мир вокруг обретает для меня смысл".

Бесконечные и, по-моему, совершенно бессмысленные споры о "сомнительной японскости" Мураками сотрясают Японию до сих пор. Чего стоил знаменитый симпозиум 2006 года под задорным названием "Охота на Харуки" (A Wild Haruki Chase), который устроил Токийский университет совместно с Фондом японской культуры. На симпозиум пригласили 25 переводчиков из 17 стран — и каждому, по сути, всю дорогу задавали один и тот же вопрос: "Что же такого японского вы разглядели в писателе, которого у нас считают слишком прозападным?"

Да, это было уникальное сборище людей, культур, личностей, мнений, сгруппировавшихся вокруг литературы Мураками, хотя сам Харуки вырваться к нам из Принстона так и не смог.

"Ну что ж, — только и пошутил он, приветствуя нас в электронном письме, — раз столько людей собирается вокруг моей писанины — значит, наверное, это кому-нибудь нужно…"

Но вот какая деталь запомнилась мне отдельно. Когда симпозиум завершился, нас, 25 переводчиков, повезли на горячие источники, где под пиво "Асахи" с видом на гору Фудзи мы все — шведы, датчане, китайцы, корейцы, французы, американцы, канадцы и русские — до полуночи дружно тренькали на гитарах, банджо и пианино и хором горланили песни "Битлов".

И в ходе этой всемирной переводческой попойки никому и в голову не пришло упоминать о том, какие же все-таки эти Пол, Джон, Джордж и Ринго выдающиеся представители великой культуры королевства Великобритания. Как и о том, что они стали английской классикой задолго до того, как Её Величество наградила их орденами Британской империи.

Реализм Мураками

Но тем не менее, сражения с "муракамской неяпонскостью" продолжаются по сей день, в том числе даже у меня в Facebook. Пришлось создать шаблоны для ответов на особо часто повторяющиеся вопросы.

Нет, он не писал свою первую повесть, "Слушай песню ветра", сразу на английском. Так он сочинил только первые пару страниц, а затем перевел их "обратно" на японский, чтобы посмотреть, что получится. И с тех пор пишет только по-японски, но именно в этой манере.
Да, у него и в оригинале такие же механистичные описания постельных сцен. И он как автор вовсе не ставит целью их как-то романтизировать. Однако по-японски это не звучит ни грубо, ни пошло, ни даже излишне натуралистично. Если на вашем языке это читается именно так — вините не автора, а переводчика.

Нет, ему совершенно не интересны новости о его очередной номинации на "Нобеля". Его вообще не интересует "Нобель", да и самого "Нобеля" никогда не присуждали ни за фэнтези, ни за мистический реализм. Да, единственное исключение — Маркес. Но реализм Маркеса и сам Мураками отнюдь не считает "мистическим".

Нет, книга "О чем я говорю, когда я говорю о беге" не художественный роман, но и не агитка о здоровом образе жизни. А лирическое эссе о том, что бег — это нормальное состояние мыслящего организма. Как изучение иностранных языков, погружение в музыку или путешествия по белу свету. По признанию заядлого марафонца Мураками, его тело само переходит на бег, когда сердце захлестывают слишком острые переживания за все, что творится вокруг. То есть для него это и психическая реабилитация, и часть писательской работы. "Рассказывание историй лечит, — не раз повторял он в различных интервью. — Я хочу исцелиться".

"Я не понимаю, что этим старым ворчунам от меня нужно! — смеялся Мураками в 2004-м на палубе парома, уносившего нас из Корсакова обратно в Вакканай. — Я пишу про Японию и японцев. На японском языке. И прежде всего для японских читателей. Что еще требуется, чтобы меня считали японским писателем?!"

Так, может, хватит гадать, что там японское, а что — нет? Не лучше ли вообще отключиться от штампов в голове и сосредоточиться на том, что перед нами — творчество писателя, который вот уже 70 лет живет то там, то здесь, в десятках разных стран мира, но ни к какой конкретно не принадлежит?

А там уже сами поймем, в какой из миров нам получилось выкарабкаться в итоге.

Книга "Суси-Нуар. Занимательное муракамиЕдение" Дмитрия Коваленина будет переиздана осенью 2019 года. В это же время выйдет и продолжение книги. В "Нуаре-2" будет представлен столь же детальный разбор всех романов Мураками, написанных за период с 1999 по 2018 год (с "Моего любимого спутника" до "Убийства Командора")

КОВАЛЕНИН Дмитрий
Российский писатель, востоковед, переводчик современной японской литературы

вырезано

Харуки Мураками в нашем каталоге

Чтение книг — такая важная инвестиция в здоровье, как и поедание овощей или полноценный сон. Это влияет на продолжительность жизни и сохранность мозга в старости. Но хотелось бы прояснить несколько важных нюансов, которые, вероятно, помогут вам олитературиваться более эффективно:



Жанр имеет значение.

Причем полезными свойствами обладает не только классика, но и фантастика. Возрадуйтесь, любители Стругацких и Пратчетта: регулярное чтение историй про вымышленные миры способствует развитию свойства психики под названием теория сознания (theory of mind). Она подразумевает способность объективно воспринимать как свои собственные переживания, так и переживания других людей, что позволяет объяснять и прогнозировать их поведение. То есть, развивает вашу эмпатичность.

Но если вы не любите ни классику, ни фантастику, все равно читайте — то, что вам нравится. Это в любом случае лучше развивает мозг, чем примитивные игры на смартфоне или котики на ютубе, с помощью которых многие привычно убивают время в очередях и в дороге.

Электронные книги не хуже бумажных

А вот читать с экрана всё-таки норм. Но при условии, что вы именно читаете, не отвлекаясь на всплывающие сообщения в мессенджерах, или не пытаетесь параллельно слушать музыку. Важен контекст и сосредоточенность. Я, например, нормально читаю с телефона только по ночам, когда безумный мир вокруг замедляет бег. В этом смысле электронная читалка — хороший компромисс. Главное, не забывать брать ее с собой туда, где есть риск заскучать.

Аудиокниги в порядке

Если вы не любите напрягать глаза или много времени проводите за рулем, то аудиокниги — ваш выбор. Правда, на мозг они влияют всё-таки иначе: вы не активируете функцию мозга под названием просодия, которая «включает» голос в вашей голове. То есть, мозг не генерирует нечто похожее на устную речь, а просто декодирует чужую речь, звучащую в ушах. Тем не менее, это фактически всё то же чтение — вы испытываете сходные эмоции и анализируете услышанное примерно тем же образом, как если бы книга состояла из буковок.

Книги — ключ к другим полезным привычкам

Чтение обладает рядом неочевидных преимуществ. Его можно использовать как часть ритуала засыпания, как элемент спортивных занятий (и снова привет, аудиокниги), как фактор борьбы со стрессом (одно исследование показало, что 6 страниц книг усиливают чувство расслабленности на 68%, но к исследованию этому есть вопросы. А еще книги способствуют улучшению кратковременной памяти и производительности. Так что надвигающийся обеденный перерыв тоже можно использовать еще и как способ перезарядить мозг. Правда, говорят, прямо во время еды читать не очень хорошо. Но, как мне кажется, если у вас нет проблем с весом и с аппетитом, то не будет ничего плохого, если вы покормите и мозг, и желудок сразу. Главное — тщательно жевать всё, что попадает в голову.

полный текст на английском языке
вырезано
краткий перевод из Телеграм-канала ШБмнк

Джеймс Джойс умер 78 лет назад, 13 января 1941 года, в Цюрихе. COLTA.RU публикует — впервые по-русски — эссе Михаила Шишкина, посвященное последним годам писателя.


Джеймс Джойс в «Шекспире и Ко». Париж. 1938

Сен-Жеран-ле-Пюи завалило снегом. Такой зимы в Оверни никто не помнит. По радио сообщают, что в Париже застыла Сена. В портах корабли вмерзли в лед. Снегопады по всей стране.

Каждое утро он идет бриться к деревенскому парикмахеру — с собственной бритвой, из брезгливости. Потом бродит по заснеженной деревне и окрестностям. Заходит согреться в церковь, но и там пар изо рта. Часы на башне бьют каждые четверть часа, отбирают оставшееся ему время. Впервые в жизни он ничего не пишет. Он уже все написал.

Он возвращается в Hôtel de la Paix. На первом этаже — деревенский ресторан. Пьет Pernod стакан за стаканом, чтобы скорее забыться. Людей за соседними столами он не видит, но слышит их голоса. Все разговоры — о странной войне. Drôle de guerre. Все кругом живут ощущением близкой катастрофы. Его катастрофа уже началась. Каждый день — день страха. Страшно за детей, за книгу, за будущее. Страшно, что в нем поселился рак, его мучают постоянные боли в желудке.

Лючия — в клинике для душевнобольных в бретонском Ла-Боле. Джорджо должен быть где-то в Париже, но от него нет известий.

Может, причина того, что случилось с дочерью, была в их бродячем образе жизни? Лючии все время приходилось менять школы, друзей, языки: Триест, Цюрих, снова Триест, Париж. Или все началось с того, что подросток осознал свое уродливое косоглазие? Она хотела танцевать, занималась годами с известными хореографами, работая по много часов в день, но ушла со сцены, едва вступив на нее. Она училась рисованию, но так и не стала художницей. Или все началось тогда, когда Лючия влюбилась в молодого ирландского писателя, который под диктовку записывал «Поминки по Финнегану», но Сэмюэл Беккет объяснил ей, что она интересна ему только тем, что она — дочь гения. А потом была помолвка с Алексом Понизовским, эмигрантом, который давал отцу уроки русского языка. Он сделал ей предложение, она согласилась, но поставила условием, чтобы свидетелем был Беккет. Когда нужно было идти на праздничный обед, Лючия легла в постель и пролежала в ступоре несколько дней. Замуж она так и не вышла.

Глубокие депрессии обрывались гневными истериками и приступами лихорадочной активности. Больше всего доставалось Норе. В тот день, когда ему исполнилось 50, в исступлении Лючия швырнула в мать стул. Юбилей закончился тем, что дочь увезли в психиатрическую больницу. Торт с пятьюдесятью свечами остался нетронутым.

Он устраивал Лючию в лучшие клиники Франции, Англии, Швейцарии. Врачи подвергали ее всем возможным методам лечения: сажали в холодные ванны, били электрошоком, кололи успокаивающими средствами, впрыскивали морскую воду. В разных больницах ставили один и тот же диагноз — шизофрения. Он не верил. Ему казалось, что его дочь, как он сам, — творческая личность, а творец должен быть не таким, как все.

В спокойные периоды ее забирали домой. Он пытался спасти ее, оставить лазейку, объяснял, что она — совсем как он — непонятый художник. Устраивал ей заказы по оформлению книг, которые сам оплачивал. Но спокойные периоды продолжались недолго. Один раз Лючия упросила, чтобы ее отвезли в Лондон. На Гар-дю-Нор она отказалось войти в вагон, закатила истерику, пришлось выгружать чемоданы. Когда в Америке вышел наконец «Улисс» и ему звонили с поздравлениями, она перерезала телефонный провод. При гостях Лючия кидалась на мать и била ее по лицу. Она убегала из дома и пропадала по нескольку дней, пока полиция не приводила ее, грязную, исхудавшую, безумную. В последний раз ее увезли в клинику в смирительной рубашке в марте 1935 года. Она не вышла оттуда больше никогда.

Периоды просветления становились все короче. Из больницы она отправляла дюжины телеграмм, в том числе уже умершим. Он посылал ей книги, она выбрасывала их в окно. Лючия набрасывалась с кулаками на сиделок, поджигала ковры и мебель. Нора больше не посещала ее, он один навещал дочь. При виде матери у нее начиналась истерика. Он все еще не хотел поверить, что дочь неизлечима. Все, что он мог сделать, — это уверять ее, что она скоро выздоровеет и они снова будут вместе. Но началась война.

Джорджо хотел стать певцом, все восхищались его басом, но карьера не удалась. Он женился на женщине, которая была на десять лет его старше, разведена, имела сына. Хелен Кастор была богатой американкой. Когда они встретились, Джорджо было 20, ей 31. Она была избалованная, экстравагантная, взбалмошная, ей нужен был муж-собачка, она брала его с собой даже на депиляцию ног. У них родился сын Стивен, которого крестили втайне от деда. Отношения с невесткой были в семье напряженные.

Хелен ревновала Джорджо ко всем женщинам моложе ее, постоянно устраивала скандалы. Джорджо стал пить. Долго такой брак продолжаться не мог.

У Хелен начался нервный тик, вскрылось, что в ее семье были душевнобольные, она тоже стала лечиться. Пока она была в клинике, ребенок жил в интернатах или Джорджо отдавал Стивена своим родителям, которые души в нем не чаяли. Нора обожала нянчить внука, дед рассказывал ему истории, которые сочинял специально для него.

Этот несчастливый брак кончился крахом, перед самой войной они расстались, Хелен прятала от мужа сына. Джорджо приехал к ней в сентябре 1939 года на такси, вырвал у жены из рук семилетнего Стивена и увез. Родители были в это время в Ла-Боле с Лючией, им пришлось срочно уехать к сыну в Париж. Они обещали Лючии, что скоро вернутся, но больше никогда не увиделись.

Хелен в приступе безумия металась по Парижу с двумя голубыми персидскими котятами, скупая в кредит в бутиках самые дорогие вещи, оставляя долги на сотни тысяч франков, набрасываясь на незнакомых мужчин, пока ее не арестовала полиция и не отвезла в сумасшедший дом. Полицейским она заявила, что Джойсы — немецкие шпионы.

Ребенка Джорджо оставил родителям и исчез со своей новой любовницей Пегги Гуггенхайм.

В ноябре Стивена отправили в интернат в деревню Сен-Жеран-ле-Пюи недалеко от Виши, подальше от военного Парижа. Мальчик не понимал, что происходит, почему его мама в больнице, почему пропал отец.

Нора и он обещали внуку навестить его на Рождество. Они взяли с собой только одежду — уезжали ведь лишь на несколько дней. Стивен просил их не оставлять его одного. Они решили остаться в деревне, чтобы забирать ребенка к себе по воскресеньям. В Париж они больше не вернутся.

Зима проходит, а они все еще живут в овернской деревне, не зная, что делать. Когда-то он написал в «Улиссе»: «Если не можешь изменить страну, можно сменить тему». Если невозможно изменить мир, полный войн, ненависти, страха, можно взять за руку ребенка и пойти гулять. Он рассказывает ему о приключениях Одиссея, осаде Трои, сиренах, циклопе.

Весна в Оверни. Все распускается, зацветает, наливается красками. Он ничего не видит. К концу жизни сам превратился в циклопа. Один глаз, да и тот почти слепой.

С каждым днем мировой войны «Поминки по Финнегану», главный труд его жизни, становится все ненужнее. Что ж, он не первый писатель, потративший себя на писание никому не нужных книг, и не последний. И с каждым днем все сильнее боли в желудке, он не может ни есть, ни спать — принимает обезболивающее, снотворное, пьет — ничего не помогает.

Он боится собак. Когда-то в детстве на него набросилась собака и испугала навсегда. Он бродит по полям с карманами, набитыми камнями.

Он швыряет камни в лающую пустоту.

* * *

В его книге все происходит одновременно, как в жизни.

В жизни в это время в соседней комнате на другой планете спасается его книгой мать заключенного. Анна Ахматова простаивает днем бесконечные тюремные очереди, чтобы узнать что-то о судьбе сына, а вечерами читает. В октябре 1940-го она скажет подруге: «Прошлую зиму я читала “Улисса”».

Из дневника Лидии Чуковской: «Вчера вечером Анна Андреевна пришла ко мне в гости. В черном шелковом платье, в белом ожерелье, нарядная. Но грустная и очень рассеянная». Кто-то из гостей признался, что не понимает Джойса. «Изумительная книга. Великая книга, — сказала Анна Андреевна. — Вы не понимаете ее потому, что у вас времени нет. А у меня было много времени, я читала по пять часов в день и прочла шесть раз. Сначала у меня тоже было такое чувство, будто я не понимаю, а потом все постепенно проступало — знаете, как фотография, которую проявляют».

Немногие в СССР могли читать Джойса в оригинале. Среди них был Сергей Эйзенштейн, увлекшийся писателем еще в конце двадцатых. «“Улисс” пленителен... В языковой кухне литературы Джойс занимается тем же, чем я брежу в отношении лабораторных изысканий в области киноязыка». «Улисс» был многие годы настольной книгой режиссера, он мечтал поставить ее, много писал о Джойсе, посетил его в Париже. В одном письме Эйзенштейн писал: «Мой интерес к нему и его “Улиссу” совсем не платонический — то, что Джойс делает в литературе, очень близко тому, что мы делаем, вернее, собираемся делать в новой кинематографии! Я в отчаянии, что не располагаю достаточным временем, — у меня целый вагон мыслей о Джойсе и кино будущего». Для Эйзенштейна на Джойсе литература закончена: «После Джойса следующий скачок — кино». Вместо экранизации «Улисса» он стал снимать к юбилею «Великой Октябрьской революции» «Бежин луг» — историю пионера-героя Павлика Морозова, донесшего на своего отца-кулака.

Первым русским литературным критиком, кто смог оценить по-настоящему Джойса, был эмигрант — профессор Дмитрий Святополк-Мирский. В 1928 году он написал о нем статью, чтобы «обратить внимание русского читателя на то, что в Европе есть сейчас писатель, равного которому она не рождала, может быть, со времени Шекспира». В 1932 году он вернулся в СССР и стал писать о Джойсе «как о наиболее ярком литературном представителе паразитической буржуазии эпохи загнивания капитализма».

Осенью 1934 года в Москве состоялся первый (и последний) сталинский съезд советских писателей, принявший доктрину «социалистического реализма», которая заключалась в том, что писать разрешено было только тем, кто готов воспевать родной барак, колючую проволоку и начальника лагеря. Почти каждый выступавший говорил о Джойсе, призывал изучать его, чтобы «знать своего врага». В докладе «Джеймс Джойс или социалистический реализм» Карл Радек утверждал: «В интересе к Джойсу бессознательно выражается желание уйти от великих дел нашей страны, убежать от бурного моря революции к застойным водам маленького озера и болотам, в которых живут лягушки. <…> Куча навоза, в которой копошатся черви, заснятая кинематографическим аппаратом через микроскоп, — вот Джойс». Советские писатели клеймили Джойса как своего врага № 1. Он стал символом того, что ненавидят рабы, — свободы.

Карл Радек был арестован в 1936 году.

Переводы из «Улисса» публиковались в двух литературных журналах: «Звезде» в Ленинграде и «Интернациональной литературе» в Москве.

Дмитрия Мирского, написавшего предисловие к публикации, арестовали в 1937 году. Он погиб в лагере под Магаданом.

Переводчик Валентин Стенич был арестован в 1937 году и в 1938-м расстрелян.

В 1937 году был арестован переводчик Игорь Романович вместе с женой Еленой. Она потом вспоминала: «Его ведь арестовали из-за Джойса. Мы пошли на лыжную прогулку. В этот день Игорь получил гонорар и, зная, какая я сластена, купил много апельсинов и гору вкусных шоколадных конфет. И когда мы, разгоряченные от снега и от радости, что нам предстоит вечер вдвоем, готовились к роскошному чаепитию, услышали стук в дверь. Это был дворник, который попросил Игоря зайти на несколько минут в домоуправление что-то подписать. Больше я его никогда не видела».

Эпиграфом к «Реквиему», который Анна Ахматова надеялась напечатать в своем первом после смерти Сталина сборнике «Бег времени», она взяла фразу из «Улисса»: «You cannot leave your mother an orphan» («Ты не оставишь мать сиротой»). Сколько раз она повторяла эти строчки, говоря ночами с сыном, затерянном где-то в ГУЛАГе? Поставить эпиграф из Джойса ей не позволили.

В романе это просто парафраз известной шутки: «An Irishman receiving a challenge to fight a duel, declined. On being asked the reason, “Och, — said Pat, — would you have me leave his mother an orphan?”»

В России поэт — больше чем поэт и Джойс — больше чем Джойс.

* * *

Осенним днем 1938 года он поставил последнюю точку в «Поминках по Финнегану», вышел на улицу и просидел на скамейке неподвижно несколько часов. Это были последние строки, которые он написал в своей жизни.

…The keys to. Given! A way a lone a last a loved a long the riverrun, past Eve and Adam's…

Конец, который и есть начало. Все проходит, но не раньше того, как все начинается. Уроборос — строчка длиной в роман, которая кусает себя за хвост.

В самом названии книги, как в зародыше, хранится суть мироздания. В звучании слов живут все значения, написание заставляет выбрать одно. В написанном названии «Finnegans Wake», как в засушенном насекомом, осталась лишь шелуха: поминки. В произнесенном — все смыслы начинают оживать, трепетать, шевелиться: сон неотделим от пробуждения, конец — вовсе не конец, но лишь повторение конца, а смерть живет наравне с воскрешением.

Одному гостю, сказавшему, что его текст — смесь музыки и прозы, писатель ответил: «Это чистая музыка». Несколько отрывков он записал на пластинку, которую всегда ставил посетителям. В идеале это был бы только звучащий текст, но технически было невозможно записать сотни пластинок. Звуковых книг еще не было. Бумажная версия — вынужденный компромисс. Это звукопись, для которой не была придумана подходящая знаковая система. Сэмюэл Беккет: «Вы жалуетесь, что это написано не по-английски. Это вообще не написано. Это не предназначено для чтения... Это — для того, чтобы смотреть и слушать».

Двадцать лет он жил в страхе ослепнуть окончательно и не закончить свою work in progress. Но если бы не слепота, не было бы этой книги. Эйзенштейн вспоминал, как Джойс вышел проводить его в прихожую: «Прощаясь со мной, этот высокий и слегка сутулый человек почти без фаса — настолько резко отчетлив его профиль красноватой кожи и огненных, с густой проседью волос — почему-то странно размахивает руками и шарит по воздуху. Удивленно спрашиваю его, в чем дело. “Но у вас ведь где-то должно быть пальто...” — отвечает Джойс и шарит по стенам». На улице он несколько раз чуть не попал под машину. Темнота забирала его глаза: атрофия сетчатки, ирит, катаракта. Он перенес 12 операций. Перед каждой Джойс говорил всем, что видит их в последний раз, — всегда был риск, что он ослепнет совсем. Для записи на пластинку ему написали текст гигантскими буквами на громадном листе. Сам он писал с большим трудом и диктовал свои строчки. Для работы все время требовались книги, он заказывал множество изданий — ему читали вслух. Он находил в себе силы шутить: «Глаза дают очень мало. Я создаю сотни миров, а теряю лишь один из них». Чем больше предавало зрение, тем яснее проступала суть книги. Умирающие глаза делали зрячими звуки. У него был абсолютный слух — и музыкальный, и на слова. Он видел не мертвые тела слов, но их живые души.

В этой книге слова ведут себя совсем не так, как им положено. Они проступают друг сквозь друга — как на страницах раскрытой книги, оставленной под дождем. Слова убегают из грамматики, как из тюрьмы. Слова устраивают безудержную оргию, слипаются, спариваются, впиваются друг в друга, высасывают старые значения, оплодотворяют новыми. Слова размножаются почкованием, делением, прорастают одно в другом. В каждом слове затаились зародыши новых смыслов. Каждое слово «Поминок по Финнегану» беременно.

На тысяче страниц нет ни одной фразы общего пользования, которые перескакивают из романа в роман, как из постели в постель. Все привычное, затасканное, обветшавшее вывернуто наизнанку, разорвано в клочья. Со стороны кажется, что автор убивает язык, кромсает привычные фразы, расчленяет слова и бросает их в мясорубку, из которой вылезают ребусы и каламбуры. Или заговоры, заклинания. Шаманские заклинания кажутся непосвященным абракадаброй, но внятны Богу.

Джойс не убивает язык — нельзя убить то, что уже мертво. Он не разрушает язык, но воссоздает его, очищает от всего лишнего, пытается найти способы, чтобы сказать невыразимое, то, для чего привычные слова уже давно не подходят. Они сгнили. Гнилыми словами нельзя вести самый важный разговор бытия. Нужно найти то довавилонское наречие, на котором говорил человек с Богом.

В начале было Слово. Он возвращается к истоку.

Его дорога лежит через языки, созданные для непонимания, чтобы не дать людям построить башню до неба. В «Улиссе» ирландец отобрал язык у англичан. В «Поминках по Финнегану» — у всего человечества, чтобы соединить наречия обратно. Этот текст — крепкий настой из 150 живых и мертвых языков.

Когда-то семьдесят толковников переводили самую главную первую книгу, с которой все началось, стараясь сохранить ее внятность и чистоту, чтобы ни одного слова нельзя было ни заменить, ни переставить. Его труд — последняя книга. Он должен был перевести ее со смеси разбежавшихся после вавилонского столпотворения наречий на шаманский язык абсолютного понимания. Вернуть слову утраченную ясность и внятность, очистить его от всего ненужного, неважного, отвлекающего от главного разговора. Этот забытый сакральный язык нужно было найти снова. Две книги тянулись друг к другу, замкнув собой всю мировую культуру. Уроборос должен был проглотить свой хвост.

Нет, не так. Уроборос, конечно, не кусает себя за хвост, а изрыгает себя. Рождает самого себя изо рта, как слово. Тем самым меняется направление Вселенной. И вся человеческая культура замыкается по-другому: «Finnegans Wake» рождает Тору.

Джойс преодолел литературу. «Поминки по Финнегану» — не проза, не роман. Такой текст нельзя сочинить. Такой текст открывается во всей своей цельности, ни одного слова нельзя ни заменить, ни переставить. Джойс слушал и воспроизводил услышанное. Он диктовал под диктовку. Так невозможно сочинить палиндром или остров, они уже существуют, их можно только открыть.

Это книга мудрости. Книга о принятии мира таким, каков он есть, — без конца и начала. Рождение и смерть человека или реки — такая же условность, как начало и конец книги: все уже было до первой заглавной буквы, и последняя точка — не конец света. Смерть — это то, что нужно перелистнуть между концом и началом.

Песенка о пьянице Финнегане, упавшем с лестницы и сломавшем себе шею, а потом ожившем на своих поминках, становится книгой-палимпсестом, вобравшей в себя все, когда-то написанное, сказанное, прожитое.

Это гимн бесконечности всего живого. Гимн земному круговороту. Нельзя пытаться остановить этот поток, нужно войти в него и отдаться волне, бормочущей, журчащей, лопочущей, поющей на языке, которого нет.

Принять жизнь — это принять все, что она дает, в том числе разложение тканей. Впустить смерть в себя — вовсе не дать себя победить, но открыть дверь не как врагу, а как гостю, который придет и уйдет.

Здесь все как в жизни. Прачки чешут языками, а потом становятся камнем и деревом. Отец переходит в сына, мать — в дочь, река — в океан. Люди сливаются, переливаются, расплескиваются, как слова. Все части мироздания, одушевленные и неодушевленные, связаны друг с другом без швов, все едино. Одна ночь длится столько же, сколько всемирная история. Лиммат в Цюрихе и Лиффи в Дублине — это одна река. История одной семьи и есть история человечества. Имена не играют роли. Можно назвать жену Anna Livia Plurabelle. Она все равно в конце, а значит, в начале станет рекой. А до этого превратится в стареющую женщину, а до этого — в ребенка. Она — все женщины и все реки. Главного героя можно назвать Harold, или Humphrey Chimpden, или просто Earwicker. Какая разница, как назвать все, что есть в мироздании мужского рода, включая мифологических исполинов и самого автора, если речь идет о Страшном суде. Герой, то есть каждый живший на Земле человек, подрался неведомо с кем в Phoenix Park, городском парке Дублина; теперь его будут судить. Earwicker не знал, с кем боролся, как не знал этого Иаков, когда боролся с кем-то в пустыне. Кто-то из героев пишет для предстоящего суда письмо-оправдание, или все они пишут, или автор за них. Эта книга и есть то письмо.

Если «Улисс» — книга одного дня, то «Поминки по Финнегану» — книга ночи. Все дневное, лишнее, мимолетное ночью исчезает, остается только важное, невидимое. Ночью в бессонницу ничто не отвлекает и слышнее сопение смерти. Джойс написал, что его книга предназначена для «идеального читателя, страдающего идеальной бессонницей» («that ideal reader suffering from an ideal insomnia»).

«Поминки по Финнегану» — заклинание для воскрешения из мертвых, магический заговор восставшей из гроба плоти. Все герои умирают и воскресают без конца, проступают друг сквозь друга и сквозь историю человечества, попав однажды и навсегда под колесо бытия.

Место и время действия такой книги — творение мира, которое происходит везде и там, где эту книгу берут в руки, всегда и в ту минуту, когда ее читают. Читатель становится автором и творцом. Вернее, у этой книги вовсе не может быть читателя — или читающий становится сотворцом, или он книгу закрывает.

Когда-то, до начала начал, буквы пришли к Богу просить Его создать ими все сущее. «Вошла к Творцу буква Бэт и сказала: “Создатель мира, хорошо мною сотворить мир, потому что мною благословляют Тебя. Ведь Бэт — это Браха — благословение”. Ответил ей Творец: “Конечно, тобою Я создам мир, и ты будешь началом мира!”»

Теперь буквы приходили к нему.

Он писал новую Тору, а совсем не роман для развлечения читающей публики. Лишь немногие близкие понимали, о чем идет речь. Беккет: «Его писание не о чем-то, а само что-то» («His writing is not about something; it is that something itself»).

Он писал последнюю книгу, через которую шла дорога к началу, к первокниге, которая не была книгой о творении, но самим Творением.

Он написал книгу бессмертной жизни.

Но кому все это нужно?

* * *

10 мая «странная» война заканчивается, начинается обыкновенная. Франция разгромлена за пару недель. 14 июня немцы без боя входят в Париж. В его любимом Fouquet обслуживают офицеров вермахта. На rue Lauriston расположилось гестапо.

Джорджо успевает в последнюю минуту покинуть Париж и приезжает в Овернь к родителям и сыну. Хелен еще в мае родственники вывезли в Америку. Лючия остается в клинике в оккупированном немцами бретонском Ла-Боле.

Линия германской оккупации проходит в нескольких милях к северу от Сен-Жерана. В соседнем Виши — правительство «свободной» Франции маршала Петена.

В «Улиссе» Стивена избивают солдаты за слова: «Вы хотите умереть за родину — я же хотел бы, чтобы моя родина умерла за меня» («You die for your country, suppose... but I say: Let my country die for me»). Всего несколько месяцев назад, когда война только началась, Джойс был в Ла-Боле у дочери. В танцзал при ресторане набивались солдаты, британцы и французы. Кто-то запел «Марсельезу». Джойс запел вместе со всеми. Его сильный, красивый тенор так выделялся, что солдаты поставили писателя на стол, и он спел гимн борьбы за свободу снова, от начала до конца. Свидетель вспоминал: «Не приходилось видеть зрелища такого полного покорения и приведения в восторг целой толпы одним-единственным человеком. Джойс стоял и пел “Марсельезу”, и они снова пели вместе с ним, и атакуй их в этот момент целый полк немцев, он никогда бы не прорвался. Такое было ощущение. Джойс и его голос парили надо всем». Все кончилось катастрофой и позорной капитуляцией.

Жизнь продолжается. В Париже еще работает «Шекспир и Ко». Магазин закроется только в декабре 1941-го после того, как немецкий офицер захочет купить последний экземпляр «Поминок по Финнегану», а Сильвия Бич ему откажет. Ее арестуют. Полгода она проведет в лагере. Автор «Поминок» об этом никогда не узнает. Наверное, не только в России Джойс — больше чем Джойс.

Из оккупированного Парижа в Сен-Жеран бежит с женой Поль Леон, его многолетний секретарь. Павел Леопольдович Леон, русский эмигрант, еврей из Петербурга, юрист по образованию, нашел себя в безвозмездном служении писательскому дару. Леон вел всю переписку Джойса (до 20 писем в день), помогал в юридических вопросах, вел финансовые и судебные дела. Квартира Леонов на rue Casimir-Périer располагалась всего в 15 минутах пешком от квартиры Джойсов на Square de Robiac, и писатель часто приходил туда работать, диктовать или ему читали вслух.

Леона и Джойса сближали не только интерес к средневековой юриспруденции, к вопросам ирландского самоуправления, но и чувство юмора. Когда в 1932 году Международный союз революционных писателей в Москве направил Джойсу анкету с вопросом: «Какое влияние на Вас как на писателя оказала Октябрьская революция и каково ее значение для Вашей литературной работы?» — Поль Леон написал в ответ: «Милостивые государи, мистер Джойс просит меня поблагодарить вас за оказанную ему честь, вследствие которой он узнал с интересом, что в России в октябре 1917 г. случилась революция».

Это брат жены Леона, Алекс Понизовский, преподавал Джойсу русский язык и был недолгое время женихом Лючии. Алекс был другом Владимира Набокова, они учились вместе в Кембридже. Леон познакомил Джойса с Набоковым, водил его на набоковскую лекцию о Пушкине. Русский писатель тоже часто приходил на rue Casimir-Périer, жена Леона, переводчица, помогала ему в создании его первого английского романа «Подлинная жизнь Себастьяна Найта» («The Real Life of Sebastian Knight»). Они работали за тем же столом, за которым Леон сидел с Джойсом.

На экземпляре «Поминок по Финнегану» автор написал: «Тому самому евразийскому рыцарю, Полю Леону, с тысячью и одной благодарностью от того самого многострадального писателя Джеймса Джойса. Париж, 4 мая 1939 года».

Когда книга вышла, на нее не обратили внимания, потому что началась война. Джойс грустно шутил: «Надо, чтобы они оставили в покое Польшу и занялись “Поминками по Финнегану”». Человечество на земле, чтобы читать или убивать?

В Сен-Жеране Джойс и Леон проводят летние дни 1940 года, вычитывая опечатки в «Поминках по Финнегану», но в мире, в котором идет война, сама книга кажется опечаткой.

В «Улиссе» Стивен говорит то, что чувствовал сам автор: «История — кошмар, от которого я пытаюсь проснуться». В «Поминках по Финнегану» он расправился с историей, упразднил ее. Теперь история расправилась с его книгой, свела на нет. Вокруг мировая война, кошмар, от которого невозможно проснуться.

Джойс молчит целыми днями. Один раз он вдруг скажет: «Мне кажется, что самое гениальное произведение в мировой литературе — это рассказ Льва Толстого “Много ли земли человеку нужно?”»

Сын рядом, но никуда не исчезла опасность, что его заберут в армию французы или арестуют немцы. Семилетнему внуку сложно объяснить, почему они сидят в этой деревне, а его мама уехала от него в Америку. Нора ходит с трудом из-за артрита. У него самого не прекращаются боли в животе, мучительные приступы сваливают в постель. Он по-прежнему лечит себя алкоголем. Неизвестно, что с оставленной в Париже квартирой, там все вещи, книги, архив. Они с Норой ругаются от безысходности и молчат целыми днями. Денег нет. Переводы из Англии прекратились — из-за оккупации все связи с заграницей прервались.

Двадцать парижских лет они жили на деньги Харриет Уивер (Harriet Weaver), богатой лондонской меценатки. Она была восторженной поклонницей автора «Улисса». Ее щедрая поддержка позволяла им останавливаться в роскошных отелях, ходить в дорогие рестораны, путешествовать первым классом. По мере публикаций отрывков из work in progress восторг ее исчезал и сменялся недоумением. «Поминки по Финнегану» она не приняла, и с роскошной жизнью было покончено. К концу тридцатых она стала финансировать Коммунистическую партию Великобритании (Communist Party of Great Britain) и сама стала ее членом. Семью Джойса она продолжала поддерживать лишь из чувства долга или из жалости.

В сентябре Леон уезжает в оккупированный Париж. Он едет спасать архив своего друга. Часть документов, книг, писем и рукописей в чемоданах и коробках он спрячет у друзей, другую часть передаст ирландскому консулу. Ирландия была нейтральной страной. С началом мировой войны ирландское правительство провело опрос населения: 78,2% населения выступали за нейтралитет, 11,6% — за войну на стороне Британии и 10,2% — за войну против Британии. Ирландская республиканская армия при поддержке нацистской Германии вела террористическую борьбу на территории Англии.

В августе 1941 года гестапо арестует Леона в его парижской квартире. Он погибнет в Освенциме.

Джойсы все еще в Оверни. Идет осень 1940-го, его последняя осень.

Мария Жола, в пансионате у которой живет Стивен, закрывает свою школу, ей удается уехать в Америку. В Сен-Жеране их больше ничто не держит. Джойс пишет знакомым в Цюрих, они зовут его к себе. Переезд в Швейцарию кажется проверенным спасением от войн.

Еще несколько месяцев назад он спокойно ездил с семьей в Швейцарию, теперь границы закрыты. Получит ли он разрешение на въезд? У Джорджо призывной возраст, его могут задержать на границе. Неясно, пропустят ли швейцарские власти Лючию.

Начинается бумажная война с инстанциями. Он пишет в швейцарское представительство в Виши просьбу о разрешении на переезд для всей семьи, обращается в Швейцарии с письмами о помощи ко всем, кого знал. Знакомые рекомендуют ему адвоката в Женеве, который мог бы помочь с въездными визами. Лючия получает разрешение от оккупационных германских властей на выезд, но нет денег оплатить счет за пребывание в клинике.

Джойс обращается за въездными визами в консульство в Лионе, просит о разрешении остаться в Швейцарии в качестве беженца до конца войны. Его дело отправляют на рассмотрение в Федеральную полицию для иностранцев в Берн. Оттуда бумаги уходят в цюрихскую кантональную полицию. Наконец приходит отказ.

Еще совсем недавно он был знаменитым писателем. Работал с переводчиками, вычитывал гранки, следил за рецензиями. У него были слава и успех. Его «Улисса» иллюстрировал сам Анри Матисс. Уже готовилась его первая биография. Во время тайной поздней свадьбы в Лондоне за ним с Норой охотились фотографы всех мировых изданий. Встретив в ресторане на Елисейских Полях Марлен Дитрих, он мог запросто подойти к ней и проболтать весь вечер. Его фотографию печатали на обложке журнала «Тайм».

Теперь он — никто, больной, никому не нужный слепой старик, беженец, которому отказали. Das Boot ist voll.

Он понимает, что дело не в Швейцарии. Он построил ковчег, который переживет все потопы, но в нем нет для него места. Das Boot ist voll. И самая великая книга не может взять автора с собой.

Знакомому, который приходит в полицию в Цюрихе выяснить причину отказа, сообщают, что Джойс — еврей.

Когда-то он сделал главным героем «Улисса» еврея. Его герой — посторонний, чужак, Одиссей без родины. Это была метафора самого Джойса, изгнанника, парии. Метафора реализовалась. Слово обернулось явью.

Швейцарские знакомые начинают кампанию в поддержку Джойса, пишут письма в инстанции, просят пересмотреть отказ, уверяют, что Джойс — не еврей, а ариец из Ирландии. Швейцарские писатели подают экспертное заключение, что Джойс — лучший англоязычный писатель. Подключаются мэр Цюриха, ректор университета. Наконец кантональные власти сдаются, но требуют финансовых гарантий в 50 тысяч швейцарских франков. Потом соглашаются на 20 тысяч, что все равно составляет целое состояние. Швейцарцы торгуют дорогим товаром: свободой и безопасностью. Таких денег у Джойса нет, эту сумму за него вносят швейцарские друзья. Сразу после его смерти они потребуют с Норы эти деньги обратно и заберут себе посмертную маску — как залог, пока не будет возвращен долг.

Когда разрешение на въезд получено, выясняется, что паспорта его и Норы просрочены. С Великобританией страна находится в состоянии войны. Джойсы обращаются к американскому представителю в Виши. Тот в недоумении: «Но как я могу продлить британский паспорт?» Речь идет о спасении людей. Американец продлевает документы на свой страх и риск.

Они живут на собранных чемоданах. Срок въездных виз скоро заканчивается. Теперь немцы не дают разрешение на выезд Лючии. Им страшно за дочь. Что будет с ней, если из-за неоплаченных счетов ее выставят на улицу? Что с ней сделают немцы — ведь у нее паспорт воюющей с Германией страны?

15 декабря, в день, когда истекает срок действия виз, они решают ехать без нее.

В поезде Стивен громко болтает по-английски, невозможно возбужденного ребенка заставить замолчать.

Джорджо взял с собой свою главную ценность — велосипед. На границе им нечем оплатить пошлину, и швейцарские таможенники велосипед конфискуют.

В Лозанне, когда в отеле Нора распаковывает чемоданы, все вещи оказываются в зеленых чернилах — Джойс плохо закрутил пузырек. Первым делом он выходит на улицу с внуком, чтобы купить ему шоколада, который ребенок не видел уже несколько месяцев.

Через три дня, перед самым Рождеством, они приезжают в Цюрих.

Они селятся в скромном пансионе. Раньше он останавливался с Норой в лучших гостиницах — «Карлтон-Элит», «Сен-Готард».

Они возвратились в город, в который приехали тридцать семь лет назад, бежав из Дублина, молодые и влюбленные, вся жизнь и все книги впереди. Все эти тридцать семь лет они прожили вместе, практически не расставаясь. Жить с ним было невозможно. Нора несколько раз уходила. Собирала чемоданы и переезжала в гостиницу. Даже в присутствии других кричала ему: «Чтобы ты утопился!» — и проклинала тот день, когда ей встретился человек по имени Джеймс Джойс. Потом возвращалась, потому что жить без него совсем невозможно. А он не мог без нее. Нора — муза всех его книг, прототип всех его женщин. Она, земная, обычная, банальная, необразованная, давала ему то, чего не хватает человеку книги, — жадность жизни, необузданность, все то, что образование убивает и подавляет. Она посвятила свою жизнь своему любимому, а то, что он оказался гениальным писателем, было случайностью. Эта женщина любила его и поэтому — его романы, которые не читала.

Теперь они сидят в дешевом меблированном номере и почти не выходят. У нее болят ноги. Он ничего не видит. Они вместе.

Под Новый год Цюрих заваливает снегом. Джойс идет на прогулку с внуком по городу, который стал невидимым. Он рассказывает мальчику о древних греках.

Таким снегопадом он закончил когда-то рассказ «Мертвые»: «Его душа медленно меркла под шелест снега, и снег легко ложился по всему миру, приближая последний час, ложился легко на живых и мертвых». «His soul swooned slowly as he heard the snow falling faintly through the universe and faintly falling, like the descent of their last end, upon all the living and the dead».

За белой зыбкой стеной — шум воды: это сливаются Лиммат и Лиффи и становятся одной рекой.

Он не знает, что ему осталось всего несколько дней. Это незнание — единственная форма бессмертия.

вырезано

Дублинцы (Котов Александр Клюквин Александр) //ссылки: вырезано
Портрет художника в юности (Гребенщиков Кирилл) //ссылки: вырезано вырезано
Портрет художника в юности (Ерисанова Ирина) //ссылки:
Рассказы (Ерисанова Ирина) //ссылки:
Улисс (Мушкатин Игорь) //ссылки: вырезано вырезано
Улисс (Лебедева Валерия) //ссылки: вырезано вырезано

Росприроднадзор по СЗФО предупредил полигоны об отходах, которые они не смогут принимать в следующем году. Список пополнится 42 видами отходов.



Как рассказали в Росприроднадзоре, с января следующего года в силу вступает запрет захоронения отходов, в состав которых входят компоненты, подлежащие утилизации.

В 2019 году список пополнят использованные книги, журналы, брошюры, проспекты, каталоги. Полигоны не смогу принимать этикетки, а также другие отходы бумаги и картона.

Отметим, что первые ограничения по приему отходов ввели в январе этого года. Тогда запретили захоронение 67 видов отходов. Сегодня в этот перечень также входят автомобильные шины, полиэтиленовая и стеклянная тара, металлы.

В Росприроднадзоре добавили, что с 2021 года полигонам запретят принимать новые виды отходов, в том числе оргтехнику и ее составляющие элементы.

вырезано