C МИРУ ПО НИТКЕ

Владислав Бахревский. Голгофа патриарха Тихона: Аудиокнига / Исполнитель Лина Музырь, 2011. – Время воспроизведения: 10 ч. 15 мин., прочитано по изданию: «Роман-газета» № 11 за 2001 год.



Часто приходится слышать, что новые технологии, в частности те же компьютеры, отучают людей читать, отвращают от книг и вообще приносят больше вреда, нежели пользы. Справедливость в этих словах есть. Однако нель­зя отрицать и того, что компьютеры предельно упростили и облегчили приём нужной информации. Проблемы со зрением? Пожалуйста – увеличивай шрифт до нужного размера и читай. Страдаешь синдромом хронической усталости? Тут тебе на помощь придёт аудиокнига; запускай файл и лежи себе на диване, слушай.

У известного писателя и историка Владислава Бахревского, отметившего в этом году 75-летний юбилей, вышла аудиокнига о жизни патриарха Тихона, фигуры трагической и неоднозначной. Многие годы работая с архивами, Бахревский обнаружил немало белых пятен в биографии патриарха, причисленного ныне к лику святых. Это повествование представляет интерес не только для специалистов, но и, несомненно, для всех, кто интересуется отечественной историей. Качественное звуковое оформление позволяет полностью погрузиться в атмосферу давно минувших дней, прочувствовать эпоху, в которой жил этот выдающийся в своём роде человек. Десять часов звучания – это примерно столько же, сколько вы затратили бы и на чтение. Только здесь вы ещё имеете возможность полностью расслабиться и даже – если получится – заниматься другими делами, не связанными напрямую с умственной деятельностью. Чего спорить, это удобно.

А саму аудиокнигу можно скачать на многих сайтах в Интернете. Нет необходимости ходить по магазинам, заказывать её по почте, достаточно набрать название в поисковике – и вы тут же обнаружите искомое. Вот и думай после этого – так ли уж вредны или бесполезны новые технологии…

Источник

Губернатор Голицын: с Пушкиным и Гоголем на дружеской ноге

О пользе общения власти с писателями


В ту золотую для русской литературы пору, когда в Москве жили и творили Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тютчев, Аксаков и другие замечательные писатели, генерал-губернатором в Первопрестольной был князь Дмитрий Владимирович Голицын. Он правил Москвой почти четверть века, в 1820–1843 годах.


Князь Дмитрий Голицын любил лошадей, женщин и писателей.
Дж.Доу. Портрет Д.В.Голицына. 1824. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург

Рассказ о князе Голицыне мы начнем с характеристики, данной его градоначальству Александром Пушкиным. Сочиняя «Путешествие из Москвы в Петербург» в 1833–1834 годах, поэт отмечал прогресс, достигнутый за годы генерал-губернаторства Голицына: «Москва, утратившая свой блеск аристократический, процветает в других отношениях: промышленность, сильно покровительствуемая, в ней оживилась и развилась с необыкновенною силою. Купечество богатеет и начинает селиться в палатах, покидаемых дворянством. С другой стороны, просвещение любит город, где Шувалов основал университет по предначертанию Ломоносова». Пушкин не слишком жаловал российских чиновников, но Голицына выделял среди других. Значит, было за что.

Талантливый полководец, отмеченный Суворовым и Кутузовым, полный генерал, да и просто храбрый человек, заботливый сын (его мать – та самая княгиня Наталья Голицына, что послужила прототипом Пиковой дамы), просвещенный вельможа, любимый народом градоначальник, отстроивший новую Москву, – все это можно сказать о Дмитрии Голицыне.

Он любил женщин, лошадей и книги. И хотя до конца дней своих по-французски князь изъяснялся лучше, чем по-русски (сказались годы обучения в Парижской военной школе), без русской литературы он не представлял себе жизни. Голицын понимал важность посильной поддержки и развития российской словесности. Князь был не просто доступен для литераторов, он стремился к общению с ними. В его доме на Тверской регулярно собирался литературный кружок, сам же он выступил инициатором издания в Москве ряда литературных журналов.

Одним из поэтов, удостоенных внимания Голицына в первые месяцы его губернаторства, стал молодой Федор Тютчев. 6 июля 1820 года его сиятельство пожаловал в большую университетскую аудиторию на Моховой улице, где в присутствии многих знаменитых особ (как духовных, так и светских) состоялось чтение сочиненной студентом Тютчевым оды «Урания». Публичное исполнение оды в присутствии генерал-губернатора и прочего начальства означало официальное признание Тютчева лучшим университетским пиитом, учеником и преемником Мерзлякова, обычно читавшего в торжественных собраниях свои оды. После чтения Голицын вручил Федору Тютчеву похвальный лист.

Нельзя обойти стороной и отношения Голицына с Александром Пушкиным. Ведь после пятнадцатилетней разлуки с родным городом наш великий поэт вернулся именно в голицынскую Москву. В сентябре 1826 года Пушкин, после встречи с Николаем I, разрешившим ему жить в столицах, был нарасхват. Многие хотели бы встретиться с Пушкиным, но не всем это удавалось. Князю Голицыну Пушкин не смог отказать не только как градоначальнику, но и как человеку, о котором слышал много хорошего.

Голицын тоже немало знал о Пушкине – его постоянно информировали о том, что поднадзорный поэт делает и говорит в Москве, с кем встречается. По своей должности генерал-губернатор просто обязан был держать Пушкина в поле зрения. Обычно, узнав о приезде поэта в Москву, князь давал предписание московскому обер-полицеймейстеру Шульгину иметь «означенного отставного чиновника Пушкина под секретным надзором полиции». В ответ Шульгин, как правило, успокаивал градоначальника, что «в поведении Пушкина ничего предосудительного не замечено».

Интересно, что в 1833 году Голицын получил от своего петербургского коллеги письмо с вопросом – а по какой причине над Пушкиным вообще следует осуществлять надзор? В ответ Голицын написал, что сведений о том, по какому случаю признано нужным иметь Пушкина под надзором, у него не имеется. Но от полицейского «присмотра» Пушкин все равно не избавился.

Ценя градоначальника за порядочность и истинную аристократичность, Пушкин не раз прибегал к его помощи. В декабре 1830 года, направляясь из Болдина и застряв по причине холерного карантина на почтовой станции Платава, поэт шлет Гончаровой просьбу: «Я задержан в карантине в Платаве… Умоляю вас сообщить о моем печальном положении князю Дмитрию Голицыну – и просить его употребить все свое влияние для разрешения мне въезда в Москву».

В другой раз веское слово Голицына понадобилось по более серьезного поводу. В январе 1829 года, успокаивая Вяземского, которого Фаддей Булгарин в своем доносе к царю обвинил в вольнодумстве и разврате, Пушкин пишет: «Для искоренения неприязненных предубеждений нужны объяснения и доказательства – и тем лучше, ибо князь Дмитрий может представить те и другие». Следовательно, Пушкин надеялся, что Голицын поможет опровергнуть донос подлого Булгарина. Это яркий штрих к портрету князя, характеризующий не только его личные качества, но и уважение к нему при дворе. К Голицыну в Санкт-Петербурге действительно прислушивались, и причем очень чутко.

Знали в столице и о роскошных балах, которые Голицын давал в своем особняке на Тверской. Гвоздем бальной программы была постановка так называемых живых картин – немых сценок, состоявших из гостей бала. Недаром многие зрители картин еще долго вспоминали о них. Коротая время по пути из Москвы в Петербург, в июле 1830 года Пушкин писал: «Мое путешествие было скучно до смерти… Мы закончили путь, подробно обсуждая картины князя Голицына».

Дом Голицына был для Пушкина притягательным еще и потому, что один из первых выходов в свет Натальи Гончаровой также был на балу в губернаторском особняке на Тверской. На одном из своих первых балов у Голицына юная Натали немедля оказалась в круге света. «А что за картина была в картинах Гончарова!» – делился с Пушкиным Вяземский в январе 1830 года, то есть почти за год до бракосочетания поэта. В переписке братьев Булгаковых, неиссякаемом источнике сведений о московском житье-бытье, читаем: «Маленькая Гончарова… была восхитительна».

Общение Пушкина и Голицына в Петербурге могли трактовать и как личное участие градоначальника в надзоре за поэтом. И что любопытно, подобный же вывод был сделан московским поэтом Михаилом Дмитриевым, племянником знаменитого баснописца, и относится уже к послепушкинскому времени.

«В 1842 году учредились литературные вечера у генерал-губернатора Москвы, добродушного и благородного князя Дмитрия Владимировича Голицына, – пишет Дмитриев. – Мы этому очень удивились, потому что он был совсем не литератор. Но вот что было этому причиною. Ему велено было наблюдать, и наблюдать за всеми, бывающими на наших вечерах. Он, как человек благородный, нашел такое средство, чтоб этих же людей приглашать к себе и тем, с одной стороны, узнать скорее их образ мыслей, с другой – успокоить правительство тем, что они и у него бывают! И что же? Эти четверги князя были самыми приятными и лучше всех наших вечеров. На них говорили свободнее, чем у нас, потому что сам генерал-губернатор был свидетелем и участником этих разговоров: никого уже не боялись, а вредных политических рассуждений и без того никому не приходило в голову. На этих вечерах, по желанию хозяина, читались и стихи; кроме того, был всегда прекрасный и тонкий ужин, чего у нас не было! Но будь другой на его месте, надзор принял бы другое направление».

Последнее из подчеркнутых нами предложений является очень важным с точки зрения оценки той роли, что играл Голицын в определении политики власти по отношению к либеральным кругам Москвы. Ведь лучший способ контроля власти над инициативой снизу – возглавить ее.

Многие московские литераторы, преподаватели университета стремились попасть на четверги у князя. Один лишь Гоголь, которого Голицын очень ценил, находил ту или иную причину, чтобы не прийти. Например, сказывался больным.

Интересен разговор между Степаном Шевыревым и Михаилом Погодиным с одной стороны и Голицыным – с другой. Князь спрашивал: «А что же Гоголь?» «Да что, ваше сиятельство! Он странный человек: отвык от фрака, а в сертуке приехать не решается!» – отвечали ему. «Нужды нет; пусть приедет хоть в сертуке!» – смеялся Голицын.

Но однажды Гоголя все-таки удалось заманить. В феврале 1842 года на литературном вечере в генерал-губернаторском особняке на Тверской Николай Васильевич прочитал свою большую статью «Рим». Мы даже знаем точную дату, когда Гоголь пришел к Голицыну, – 4 февраля 1842 года. В тот день Шевырев просил Погодина: «Четверги открываются: завтра ты приглашен». – «Гоголь обещал чтение, о котором я говорил князю Голицыну. Нельзя ли устроить его в этот четверг? Поговори ему и спроси у него».

Как пишет Дмитриев, Шевырев и Погодин «привели его и представили князю своего медвежонка. Он приехал во фраке, но, не сказав ни слова, сел на указанные ему кресла, сложил ладонями вместе обе протянутые руки, опустил их между колен, согнулся в три погибели и сидел в этом положении, наклонив голову и почти показывая затылок. В другой приезд положено было, чтоб Гоголь прочитал что-нибудь из ненапечатанных своих произведений. Он привез и читал свою «Аннунциату», писанную на 40 страницах, тяжелым слогом и нескончаемыми периодами. Можно себе представить скуку слушателей: но вытерпели и похвалили. Тем и кончились его посещения вечеров просвещенного вельможи...» Что и говорить, зло написано, с плохо скрываемой завистью, а уж сравнение Гоголя с медвежонком ни в какие ворота не лезет. Недаром автора этих воспоминаний прозвали лже-Дмитриевым.

Сергей Аксаков рассказывал по-другому, по-доброму: «У Гоголя не было фрака, и он надел фрак Константина (сын С.Т.Аксакова. – А.В.). Несмотря на высокое достоинство этой пиесы, слишком длинной для чтения на рауте у какого бы то ни было генерал-губернатора, чтение почти усыпило половину зрителей; но когда к концу пиесы дело дошло до комических разговоров итальянских женщин между собою и с своими мужьями, все общество точно проснулось и пришло в неописанный восторг, который и остался надолго в благодарной памяти слушателей».

Как бы там ни было, но даже если сам Голицын и заснул под чтение Гоголя, то спал крепким и здоровым сном. Ведь вскоре он вновь пригласил писателя к себе. Голицын все хотел, чтобы Гоголь почитал «Тараса Бульбу». Но читать пришлось Шевыреву – Голицын был в восторге, «ему очень понравилось – сколько он может оценить».

Лже-Дмитриев выдвигал свою версию странного нежелания Гоголя приходить к Голицыну, связывая ее с «неумением держать себя». А Голицын даже предлагал Гоголю место с жалованием в Москве. Но Николай Васильевич отказался.

Далеко за пределы Москвы вышли слухи об «эксцентрических выходках» Гоголя в салоне московского генерал-губернатора, наполняясь несуществующими и мифическими подробностями. Люди же, встречавшиеся с ним позднее, находили явное несоответствие рассказов «про недоступность, замкнутость засыпающего в аристократической гостиной Гоголя» тому реальному образу, в котором было столько «одушевления, простоты, общительности, заразительной веселости».

Быть может, Голицын не представлял для Гоголя интереса как для писателя, поскольку не мог служить прототипом для создания какого-либо персонажа? В самом деле, московский градоначальник был полной противоположностью незабвенному городничему Сквозник-Дмухановскому или прожектеру Манилову.

Крепкая дружба связывала Голицына с Василием Жуковским, поэтом и воспитателем наследников престола, посвятившим градоначальнику стихотворение:

Друг человечества и твердый друг закона,
Смиренный в почестях и скромный средь похвал,
Предстатель ревностный за древний град у трона –
Каких ты доблестей в себе не сочетал?
Любовь высокую к святой земле отчизны,
Самозабвение и непрерывный труд,
В день брани – мужество, в день мира – правый суд,
И чистоту души и жизнь без укоризны...
Вельможа-гражданин! тебе в потомстве мзда!
И зависти назло уже сияет снова
Знакомая Москве бессмертия звезда
Еропкина и Чернышова!


В особняке генерал-губернатора Москвы на Тверской бывали многие известные литераторы. Литография с оригинала А.Кадоля. Первая четверть XIX века.
Дом московских генерал-губернаторов на Тверской улице в Москве.Литография с оригинала А.Кадоля. 1839. Из архива автора

Стихотворение, написанное 12 апреля 1833 года, так и называется – «Дмитрию Владимировичу Голицыну» и было прислано Жуковским из-за границы, когда поэт узнал о том, что общественность Москвы преподнесла своему градоначальнику необычный подарок – бюст из белого мрамора работы Витали. Упомянутые Жуковским Еропкин и Чернышев – предшественники Голицына на посту генерал-губернатора Москвы. А бюст при жизни Голицына так и не был установлен, что связывают с нежеланием Николая I, якобы заявившего, что ставить прижизненные изваяния чиновникам негоже.

А летом 1837 года Жуковский бывал у Голицына почти каждый день (он сопровождал приехавшего в Москву наследника престола, будущего императора Александра II). За обедом у князя они обсуждали задуманный Голицыным «прожект» описания Москвы. Этот «прожект» нашел свое воплощение в уникальной книге, на издание которой генерал-губернатор пожертвовал свои деньги, – «Памятники Московской древности с присовокуплением очерка монументальной истории Москвы и древних видов и планов древней столицы». Книга была напечатана в 1845 году и является библиографической редкостью как один из первых фундаментальных трудов, содержащий подробное описание церковно-исторических памятников Москвы.

Как-то в 1837 году на очередном собрании литераторов у Голицына градоначальник предложил издавать в Москве новый журнал. Получить разрешение на выпуск такого журнала можно было лишь в Петербурге, а потому Голицын решил прибегнуть к помощи все того же Жуковского. Не прошло и четырех лет, как первый номер журнала вышел, назвали его «Москвитянин», этот «учено-литературный журнал» выходил ежемесячно с 1841 по 1856 год. Возглавляемый Погодиным, журнал исповедовал формулу «православие, самодержавие, народность». Может быть, поэтому он и просуществовал 15 лет.

Еще одним журналом, изданию которого способствовал градоначальник, был «Московский наблюдатель», выходивший с 1835 года. А вот журнал «Телескоп» и его авторов Голицын в 1836 году не смог спасти от монаршего гнева. Император распорядился Петра Чаадаева за его «Философические письма» лечить «по постигшему его несчастию от расстройства ума». «Заботу» о философе поручили Голицыну, благодаря которому тот просидел под полицейским надзором всего несколько месяцев и во вполне сносных условиях. Все это время его пользовал врач, которому Голицын наказал, чтобы за здоровьем Чаадаева пристально следили.

Но если Чаадаев сумасшедшим не был, то видный археограф и историк Константин Калайдович действительно впал в безумие: «14 декабря (имеется в виду восстание декабристов 1825 года. – А.В.) его так поразило, что он от негодования занемог, а там и с ума сошел», – сообщал Александр Булгаков. Сострадательный Голицын выхлопотал для Калайдовича пансион.

Не может не вызывать уважения и такой факт – в канцелярии генерал-губернатора чиновником по особым поручениям служил поэт и друг Пушкина Адам Мицкевич, живший в Москве на положении ссыльного. Вряд ли такое назначение могло быть произведено без санкции князя. Этот факт говорит о многом. Голицын, не страшившийся неприятельской пули, не побоялся пригреть гордого поляка.

Голицын имел дело и с писателями-любителями. В его канцелярии служил Семен Стромилов, известный своими острыми эпиграммами. Он написал безжалостный памфлет на князя Волконского «Вол, конской сбруею украшенный, стоял» по случаю пожара в Зимнем дворце. Сатира дошла до Петербурга. Там проведали, что автор ее живет в Москве, и наказали генерал-губернатору немедля найти остроумца и доставить в столицу, предоставив ему возможность продолжить свое творчество в казематах Петропавловской крепости. Сам Бенкендорф взял дело под личный контроль.

Голицыну не понадобилось много времени, чтобы найти автора. Он ведь лично набирал в свою канцелярию чиновников молодых да ранних и знал, кто и на что способен. Вызвав Стромилова к себе, он показал ему письмо из Петербурга. Стромилов помертвел. «Вот, – сказал князь, – Бог дает вам, молодым, таланты, а вы обращаете их себе во вред. Пиши на меня, а это… не тронь». Он велел Стромилову тотчас ехать домой и сжечь все «результаты» творчества. В Петербург же генерал-губернатор отписал, что автора найти не удалось. Этот удивительный факт из биографии Голицына был опубликован почти через полвека после его смерти.


Александр Анатольевич Васькин - москвовед, член Союза писателей Москвы, лауреат Горьковской литературной премии.


Источник

вырезаноLit S.T.A.L.K.E.R.

Он пел о евреях, о Сталине

19 октября 1918 года родился Александр Галич


Креатура своеобразного мира московского писательского «гетто» у метро «Аэропорт», Александр Галич существует как политико-художественный факт прежде всего в сознании его обитателей. Ибо никто лучше и точнее, чем он, не выразил их коллективное бессознательное, особенно красочно взыгравшее в 1960-е годы. Но жизнь его на самом деле куда интереснее и разнообразнее, нежели компании, в которых он царил.



Компании, согласно тогдашней терминологии, были «левые», с подпольными (кухонными) концертами. Особую драматургию той - шестидесятнической - жизни придавало противостояние: «Ибо мы были мы, / А они - они, / А другие - так те не в счет»... Да, то было чреватое неприятностями (порой серьезными), но все-таки славное время, когда едва ли не каждый обитатель этого благоустроенного мирка - с домами творчества, ателье и поликлиникой Литфонда, со своей строгой иерархией, со своим бомондом, элитой и т.п., ощущал себя героем, напевая: «От Синода к Сенату, / Как четыре строки!» или: «Уходят, уходят, уходят друзья, / Один - в никуда, а другие - в князья...»

Учителя ученика

Александр Галич особенно гордился тем, что родился в лицейский день. «У моей России вывороченные негритянские губы, синие ногти и курчавые волосы...». Семья его приехала в Москву в 1923 году и поселилась в Кривоколенном переулке. Дом под номером четыре знаменит был тем, что жил там Веневитинов, и Пушкин заезжал сюда прочитать только что написанную пьеску «Борис Годунов»...

После школы Галич поступил одновременно в Литературный институт и в Оперно-драматическую студию Станиславского. Литинститут, впрочем, он быстро похерил, отдав предпочтение сцене. А студия была замечательной! При всех забавных сторонах ее быта (они описаны в «Театральном романе» Михаила Булгакова), студийцы все-таки видели и слушали великих актеров - Москвина, Качалова, Тарханова. «Мы... жили в придуманном, нереальном, иллюзорном мире... Сокрушительные события этих страшных лет не имели, казалось, к нам, студийцам, ни малейшего отношения». Галич был одним из тех, кто в августе 1938 года хоронил своего учителя - Константина Сергеевича Станиславского.

Другим учителем Галича был Эдуард Багрицкий – «поэт-романтик» (как он сам себя определял). Юного поэта, занимавшегося в кружке при газете «Пионерская правда», он похвалил за стихи о тютчевской усадьбе в Муранове («..А здесь с головы и до самых пят / Чужой нежилой уют, / Здесь даже вещи не просто скрипят, / А словно псалмы поют!.."). А в 1934 году, незадолго до смерти, мэтр даже удостоил Сашу Гинзбурга благосклонной рецензии в «Комсомольской правде». Но, может быть, еще важнее было то, что Галич подружился с сыном поэта, Всеволодом Багрицким, а потом и с другими поэтами - представителями достойной когорты, которую в истории нашей литературы принято называть: «советские поэты, погибшие на Великой Отечественной войне»...

Это была его среда, та самая, необходимая для становления личности среда, про которую Давид Самойлов скажет так: «Нам в юности нужна среда, серьезность и белиберда...» Потом те, кто выжил, называли себя «поколением сорокового года». Но только не Галич. Он-то был скорее человеком шестидесятого года. А еще точнее - 1956-го, когда на ХХ съезде КПСС началось разоблачение культа личности.

Среда эта создавалась и обреталась вокруг Театра-студии Валентина Плучека и Алексея Арбузова, куда Галич перешел после смерти Станиславского. В основе работы студии лежал принцип импровизации (идея Горького, развитая им в известном письме к Станиславскому). В результате «актер был не только исполнителем, но и автором своей роли» (Исай Кузнецов).

Веселое было время, замечательные люди! Зиновий Гердт, Исай Кузнецов, тот же Сева Багрицкий и его юная жена Люся (Елена) Боннэр: «Я очень любила Сашу Галича. Трудно объяснить за что, просто так, за обаяние, талант, за его бонвиванство, за то, что он умница!».

Собирались чаще всего дома у Багрицкого - сюда приходили ифлийцы - Коган, Кульчицкий, Майоров, Самойлов, приходил Слуцкий. Именно они считались поэтами и читали свои стихи. Галич же предпочитал петь принесенные с улицы частушки, блатные песни, жестокие городские романсы... Притом он давно уже писал стихи, писал и песни: «Прилетели птицы с юга, / На Амур пришла весна...»

Втроем, Багрицкий, Кузнецов и Галич, и при участии Арбузова они начали писать «Город на заре», пьесу с неожиданной судьбой. «Шокирующие реплики "Я жил с негритянкой" и фраза о том, что "существует правило хорошего тона - дарить абсолютно ненужные вещи" - это от Галича», - вспоминает Исай Кузнецов.

Премьера состоялась 5 февраля 1941-го. Гинзбург-Галич исполнял в спектакле роль комсорга Борщеговского, скрывающего под личиной правоверного комсомольца звериный оскал троцкиста. При желании здесь можно уже видеть причудливый пунктир судьбы. Тем более что в финале герой уезжает в Москву, и неизбежный, по-видимому, арест его остается за рамками спектакля...

«Вот так попёрло…»

Пьесу «Город на заре» Арбузов издал в 1956 году только под своим именем, хотя в предисловии назвал всех, причастных к ее созданию. «...Он не только в самом прямом значении этого слова обокрал павших и живых, - напишет Галич в «Генеральной репетиции». - Это бы еще полбеды! Отвратительнее другое - он осквернил память павших, оскорбил и унизил живых! Уже зная все то, что знали мы в эти годы, он снова позволил себе вытащить на сцену, попытаться выдать за истину ходульную романтику и чудовищную ложь [...] Политическое и нравственное невежество нашей молодости стало теперь откровенной подлостью»...

Именно с легкой руки Арбузова, с его выступления на секретариате Союза писателей в 1971-м Галича начнут обвинять в мародерстве - в присвоении себе чужой трагической биографии. И аэропортовское сообщество, несмотря на весь свой либерализм, с большим удовольствием будет смаковать это бессмысленное обвинение. Равно как и перипетии многообразной личной жизни барда, все его увлечения, рождение побочного сына, пьянки, морфий... Его антиквариат, фарфор, замшевые пиджаки, красоту и снобизм его второй жены Ангелины. И прочая, и прочая... Ибо советские литераторы - вкупе с женами, любовницами и детьми – были ревнивы и завистливы...

Конечно, разговоры рождались не на пустом месте (например, про антиквариат Владимира Корнилова или Бориса Чичибабина разговоров не было!). С другой стороны, сам Галич, будучи плоть от плоти своих соседей и в то же время по натуре человеком честным, ощущал в связи с этим определенный дискомфорт. Оправдываясь, он объяснял, что его «Облака» («Я подковой вмерз в санный след, / В лед, что я кайлом ковырял... / Ведь недаром я двадцать лет / Протрубил по тем лагерям!..») - написаны от лица его двоюродного брата Виктора, отсидевшего 24 года... И говорил о мечте – «кроме своей жизни, прожить еще какими-то жизнями»...

Его собственная биография шла вроде бы прямым путем, по восходящей, но на самом деле извилистым. И всех удивляло внезапное превращение баловня судьбы, преуспевающего члена двух творческих союзов, в аутсайдера, в изгоя. «Я как-то спросил у Галича: "Откуда (из "ничего" - подразумевалось) у вас такое поперло? - вспоминает Андрей Синявский. - И он сказал, сам удивляясь: "Да вот неожиданно как-то так, сам не знаю"; разводя руками вокруг физиономии, похожей на светлого сыча, - "вот так поперло, поперло, и все..».

За десять дней до отъезда из СССР Галич говорил жестче: «...Мне все-таки было уже под пятьдесят. Я уже был благополучным драматургом, благополучным советским холуем. И я понял, что так больше не могу. Что я должен наконец-то заговорить в полный голос, заговорить правду»...

Первая самиздатовская песня «Про Леночку и эфиопского принца» была написана в 1961 году. «Чтобы развлечь Юрия Павловича Германа, я в купе скорого поезда "Красная стрела" начал сочинять песню... Я писал ее всю ночь... С этой песни, собственно, и начался мой жизненный путь», - рассказывал Галич. И в «Гусарской песне»:

Где ж друзья, твои ровесники ?
Некому тебя спасать !
Началось все дело с песенки,
А потом - пошла писать !

Только тогда в его стихах очнулись темы и мелодии его сверстников, и прежде всего - сумрачный аполлон-григорьевский перепляс, так увлекавший Павла Когана. Достаточно сравнить стихотворение Когана «Поезд» ( «В поле темень, в поле жуть - / Осень над Россией» (1937) с галичевским «Ночным разговором в вагоне-ресторане» из «Поэмы о Сталине» (1968):

Вечер, поезд, огоньки,
Дальняя дорога...
Дай-ка, братец, мне трески
И водочки немного...

«Работа в степени романтики - вот что такое коммунизм!» - гениально точно определил когда-то Михаил Кульчицкий. Писавший в те же годы советско-романтические пьесы, Галич спустя два десятилетия будто очнулся: его «Прощание с гитарой» (1964-1966) – может, и запоздалое, но беспощадное расставание с иллюзиями молодости, беспощадное прежде всего по отношению к себе самому:

Когда ж ты стала каяться
В преклонные лета, -
И стать не та, красавица,
И музыка не та!
Все в говорок про странствия,
Про ночи у костра,
Была б, мол, только санкция,
Романтики сестра.
Романтика, романтика
Небесных колеров!
Нехитрая грамматика
Небитых школяров.


Как ни странно, но впрямую Галич назвал имена тех своих друзей, кажется, лишь однажды - в странном «Реквиеме по неубитым» (1967), который возник из неверно понятой им информации о Шестидневной войне. Галич клеймил в стихах Гамаля Насера, «красавчика, фашистского выкормыша» (о, неистребимость советской фразеологии!), незаслуженно увенчанного советскими наградами:

Должно быть, с Павликом Коганом
Бежал ты в атаку вместе,
И рядом с тобой под Выборгом
Убит был Арон Копштейн...

Роковые темы

Тут возникает еврейская тема, главным певцом которой в 1960-е годы был Галич: «Вы не шейте ливреи, евреи, / Не ходить вам в камергерах, евреи» и т.п. В то время в самиздате уже появился роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», в нём проводилась параллель между сталинским и гитлеровским режимом. И когда в подцензурной печати писали, например, о Гитлере и Бухенвальде, догадливые читатели понимали - это о Сталине и Колыме... Таков был модус эпохи, дух времени...

Галич пел о «тенях всех бутырок и треблинок», о том, как «Уходит наш поезд в Освенцим, / Наш поезд уходит в Освенцим. / Сегодня и ежедневно!» (Памяти Михоэлса, 1964-1968). Тогда же он написал поэму «Кадиш» - поминальную молитву по Янушу Корчаку, который отказался покинуть своих воспитанников и погиб вместе с ними в газовой камере Треблинки. Поэма шла как бы в пандан к очерку Александра Шарова «Януш Корчак и наши дети», опубликованному в «Новом мире» (1966, N 10).

Именно еврейская тема, болезненно воспринимаемая не только советскими евреями, но и - с другой стороны - советским начальством, сделала непроходной пьесу Галича «Матросская Тишина» - об этом он рассказал в «Генеральной репетиции» (1974). Рассказал о том, как маленькая студия Художественного театра (впоследствии – театр «Современник») взялась эту пьесу ставить.

Это замечательная проза, где история репетиции с Олегом Ефремовым и Олегом Табаковым, с партийными дамочками, с директором МХАТа Солодовниковым и прочими, сопрягается с историей его жизни - своего рода биография под ракурсом тяжелого события. «...Вы что же хотели, Александр Аркадьевич, чтобы в центре Москвы, в молодом столичном театре шел спектакль, в котором рассказывается, как евреи войну выиграли?!

Нет, нет, упаси меня Бог, я этого, разумеется, не хочу!»

Для Александра Солженицына Галич был абсолютным воплощением еврейского самосознания и, как следствие, русофобом: «…ни одного еврея преуспевающего, незатесненного, с хорошего поста, из НИИ, из редакции или из торговой сети - у него не промелькнуло. Еврей всегда: или унижен, страдает, или сидит и гибнет в лагере. […] А поелику среди преуспевающих и доящих в свою пользу режим – евреев будто бы уже ни одного, но одни русские, то и сатира Галича, бессознательно или сознательно, обрушивалась на русских […] и вся социальная злость доставалась им в подчеркнутом “русопятском” звучании, образах и подробностях, - вереница стукачей, вертухаев, развратников, дураков или пьяниц…» ( см.: Александр Солженицын. Двести лет вместе.Т.2 ).

Другой роковой темой Галича стала тема Сталина. Возможно, потому, что когда-то он не в меру обольщался вождем. А может быть, просто под влиянием разоблачения «культа личности» и возвращения из лагерей тех, кто выжил: Галич обладал по-актерски острым политико-бытовым чутьем, улавливал самое главное.

В «Поэме о Сталине» вождь вступает в конкуренцию с самим Иисусом Христом, напоминая тем самым о Великом Инквизиторе Ивана Карамазова: «Я не повторю твоих ошибок, / Ни одной из них не повторю!» Но потом, на пороге смерти, сбивчиво и истово молит о помощи: «Прости мне, Отче, / Спаси, прости...» Это тоже своего рода романтика - уже романтика 1960-х, уверенная в том, что палачей ночами мучает совесть... Впрочем, трагическая возвышенность речи вскоре сбивается залихватскими строками:

«Кум» докушал огурец
И закончил с мукою:
«Оказался наш Отец
Не отцом, а сукою...»


Романтика 1960-х, их, может быть, главный слоган тоже из Галича - из «Поэмы о Сталине»:

А бояться-то надо только того,
Кто скажет: «Я знаю, как надо!»
Гоните его! Не верьте ему!
Он врет! Он н е з н а е т - как надо!

«Но к а к н а д о – и учил нас Христос», - ехидно комментировал Солженицын.

***

У Галича была сильная харизма. Как вспоминает один из его истовых поклонников, «Если бы Галич был священником, я бы наверняка стал верующим» (это архитектор-строитель Владимир Ямпольский из Якутии, который организовал так называемую якутскую стипендию - около года собирал для опального барда по 200 рублей в месяц!).

Галич мог влиять на формирование общественных идей и, в отличие от многих, у него хватило на это и гражданских, и творческих сил. В марте 1968-го в новосибирском Академгородке он спел «Промолчи, попадешь в палачи…». А вслед - «Памяти Б.Л.Пастернака» («Мы поименно вспомним всех,/ Кто поднял руку!»). И весь огромный зал встал, и стоял молча, а потом долго гремел аплодисментами…

Строками его «Петербургского романса» люди поверяли себя:

Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь,
Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь
В тот назначенный час?!

Эти песенки Галичу обошлись дорого – вынужденной эмиграцией.

Что касается собственно литературы, то его раскрепощенные интонации нетрудно обнаружить в стихах современных поэтов (и прежде всего - у Тимура Кибирова).

Погиб Александр Галич в Париже 15 декабря 1977 года, подключая к сети стереосистему «Грюндиг». Его смерть вызвала множество пересудов: говорили, что тут замешаны спецслужбы – по одной версии, советские, по другой - американские. Но скорее всего это был только несчастный случай. Что не отменяет трагизма его судьбы.

Виктория Шохина


Источник

Известная российская исполнительница и автор многих хитов Любаша выпустила новую аудиокнигу "Новые стихи и песни для детей".



Релиз аудиокниги, предназначенной для детей с нарушением зрения, состоялся в рамках благотворительного проекта "Сказка всем" при участии общественных организаций.

В марте этого года прошла презентация книги детских стихов и диска детских песен Татьяны Залужной, она же Любаша. Книгу оценили не только поклонники творчества автора, но и музыкальные и поэтические круги и СМИ. Так, Алла Пугачева на презентации книги отметила, что возможно Любаша сможет восполнить тот пробел в жанре детской песни, который длится со времени замечательных хитов Шаинского, Энтина и Успенского.

В аудиокнигу вошло 40 треков. Это стихи, записанные самим автором и песни, исполненные также Любашей и юной исполнительницей Кристи при участии и саунд продюсировании лауреата Новой волны 2011 Андрея Grizz-Lee. Очень важно, что в аудиодиск включены фонограммы караоке, поскольку благодаря этому дети смогут не только слушать песни, но и исполнять их самостоятельно.

Аудио-диски "Новые стихи и песни Татьяны Залужной" были подарены детям на гала-концерте благотворительного фестиваля "Белая трость. Без границ", который состоялся 17 октября в московском Доме музыки. Также аудиокниги будут переданы в российскую государственную и региональные библиотеки для слепых.

"Я рада, что ко мне обратились с просьбой озвучить мою книгу. Я знаю, что её услышат дети, которые умеют слышать и чувствовать, как никто другой. Если они захотят её прослушать ещё раз, я буду очень рада и сочиню для них много новых стихов и песен", - прокомментировала "Карте музыки" Любаша.

Источник

В обществе идет оживленная дискуссия: надо ли в школах отменять прописи, которые отнимают у первоклашек уйму времени и сил? В США, например, обучение слитному письму уже исчезло из расписания школ в 21 штате.

Впрочем, не хотят отказываться от каллиграфии в двух самых технологичных штатах - Массачусетсе и Калифорнии. А вот в Германии также решили со следующего года не проводить уроки письма. Правда, пока только в школах земли Баден-Вюртемберг: вместо письменных букв там для первоклассников разработан особый шрифт - печатные буквы с небольшими закорючками, чтобы можно было написать их слитно. Если эксперимент пройдет успешно, все немецкие школы перейдут на новый шрифт.

Интересно, что аргументы у иностранных противников письма разные. Американцы считают: ни к чему учить то, что не влияет на оценку за тесты. При тестировании, действительно, ведь не важно, каким образом ты соединяешь буквы. Немецкие же учителя жалеют учеников, которым приходится учить четыре варианта написания 26 букв немецкого алфавита, и напоминают, что время, когда каллиграфическое письмо слыло чуть ли не главной прусской добродетелью, прошло.

Российские педагоги тоже начинают сомневаться в необходимости учить письменные буквы. "Первоклашке даже пять минут трудно сидеть, а тут приходится выводить бессмысленные крючки и палочки,", - говорит на педагогическом форуме в Интернете педагог Мария Смирнова.

"Не важно, как вы пишете, важно что, вы пишете", - соглашается с ней Ирина Китаева.

"Современному поколению придется не писать, а набивать информацию. Я, например, за последние два года ничего не писал вообще, только расписывался. Ну и зачем детям чистописание?" - размышляет на учительском форуме Иван Павлов.

Но есть и другие мнения: "Работа над почерком - это один из способов формирования личности". Так нужны или нет прописи?

В России первые методики обучения письму появились в конце ХIХ века. По изданным тогда прописям можно учить и нынешних школьников: те же палочки, крючки и обязательный наклон. Впрочем, великий русский педагог Константин Ушинский предлагал сначала давать детям 75 упражнений на развитие моторики и только потом - элементы азбуки.

Чуть позже вышла в свет "Азбука" Льва Толстого, где он писал, что не надо так строго спрашивать с учеников каллиграфию - буквы могут быть и без наклона, скорописные и печатные. Главное великому писателю виделось не "в руке", а "в голове". Кажется, с этим не поспоришь. Но российские учителя с классиком не согласны.

- Эти рекомендации Толстого рассматриваются как антипедагогические. Но ведь каллиграфически правильный почерк доступен далеко не каждому, - считает Марьяна Безруких, директор Института возрастной физиологии РАО. Она допускает, что написание письменных букв может быть упрощено.

Уроки обучения письму считаются в начальной школе самыми трудными. Именно поэтому пока на них по стандарту отводится до 5 часов в неделю. А тем, кто вовсе не может освоить навыки письма и делает специфические ошибки, которые давно известны специалистам, в нашей стране ставят диагноз "дисграфия". Логопеды утверждают, что дисграфия в том числе имеет наследственные причины и бывает связана с повреждением определенных зон головного мозга.

Но, как бы там ни было, дети стали меньше писать - это факт. Зато гораздо чаще "набивают" текст на компьютере или мобильном телефоне. Большинство заданий, особенно в среднем и старшем звене, связано с использованием компьютера, и даже рефераты сейчас просят приносить в электронном виде. Информатика начинается в школах с первого класса. Исчезнут ли прописи в наших школах? Марьяна Безруких настроена оптимистично:

- Меняется техника письма, и само письмо меняет свой облик, но использование письменной речи в общении не сокращается, а растет - общение в Интернете, переписка по электронной почте, бесконечные эсэмэски. Значит, история письма продолжается.
комментарии

Виктор Молчановский, проректор по научной работе и инновационным проектам Государственного института русского языка им. А.С. Пушкина:

- От письма отказываться не нужно. Это особый вид мыслительной деятельности, и вербальное мышление не может быть ничем заменено. Не думаю, что из жизни уйдет письмо ручкой. Не случайно же в тех странах, где принято иероглифическое письмо, оно приравнивается к искусству. Да, на клавиатуре, наверное, быстрее писать. Но скорость не может улучшить мыслительную деятельность. Я преподаю русский язык как иностранный и сделал любопытное наблюдение. Труднее всего дается русский арабам, устной речью они могут хорошо овладеть, иногда даже не поймешь, что перед тобой иностранец. Но когда им надо что-то написать по-русски - отличия видны. Для них это очень сложно, потому что это требует совсем иных усилий. А вот китайцы за счет трудолюбия достигают больших успехов в письме.

Сам я пишу ручкой, хоть и не так часто, как раньше. Я заметил, потребность написать что-то именно ручкой появляется, когда на ум приходит какой-то креатив или что-то личное.

Евгения Никонова, сотрудник кафедры психофизиологии факультета психологии МГУ:

- Как только мы начинаем писать, включается сложный психофизиологический механизм.

Во время письма мы ведь не только проговариваем каждую букву, мы проговариваем слово, и в головном мозге возникает соответствующий образ. Письмо прописными буквами - очень тонкое моторное действие сродни умению пользоваться вместо вилки палочками. Противники говорят, что в первом классе дети слишком перегружены чистописанием. А мелкую моторику можно развивать другими способами, например, рисованием. Я с этим согласна, но только в том случае, если дети будут выписывать иероглифы, пользоваться не вилками, а палочками и рисовать не хуже Айвазовского.

Дмитрий Ковалевский, магистр образовательной политики и менеджмента в социальной сфере:

- Отказ от письма - мировая тенденция. Она неизбежно дойдет и до России, и игнорировать ее нельзя. Дети в начальной школе тратят массу времени на то, чтобы научиться писать. Это время можно использовать более продуктивно. Защитникам традиционного письма хочу напомнить, что мелкую моторику развивают также рисованием и лепкой. Меняется культура, стиль общения. Точнее, способы общения. Уже нельзя игнорировать высказывание типа "нет, никогда СМС не заменит настоящего живого общения по ICQ!". Да, не заменило. Зато пришел Скайп - с новыми возможностями. Каждое новое поколение рождается в новую эпоху общения - для них естественно то, что они видят и слышат с рождения. Если нам, взрослым, уже сложно представить, что завтра отключат все сотовые телефоны, то каково детям - так называемому цифровому поколению?

Представьте себе, как 25 учащихся в классе приносят в качестве сочинения mp3-файл. Учитель вечером садится в кресло-качалку, включает проигрыватель и слушает сочинения, рассказанные учениками. Насколько расширятся возможности такого сочинения! Например, можно включить в сочинение музыку. А можно и видео добавить - почему нет? И кому какое дело, как это пишется. Все равно уже сейчас неграмотность повальная. Надо ли с ней бороться? Надо ли искусственно поддерживать уходящую культуру? Можем ли мы, имеем ли право намеренно тормозить развитие детей, обращать их в прошлое, бесконечно воспроизводить опыт предыдущих поколений?

Галина Пантюшина, директор Игошинской средней школы, Ермишинский район, Рязанская область:

- Знаете, что первым делом смотрит комиссия, когда решает, в какой школе учиться ребенку - в обычной или коррекционной? Тетради по русскому языку! Об ученике многое может сказать его почерк, ведь каллиграфия тесно связана с мыслительными возможностями школьника, его характером. Как учитель начальных классов уверяю вас, что больше одного часа в день дети на домашнее задание, включая письмо, не тратят. А час - не так уж много.

Какие ошибки делают школьники с дисграфией

- Не используют заглавные буквы и знаки препинания.

- Путают буквы "З" и "Э", "Р" и "Ь", "Ш" и "Щ", "Б" и "П".

- Пишут "Л" вместо "М", "Х" вместо "Ж".

- Пропускают буквы и слоги или переставляют их местами.

- Слитно пишут предлоги.

- Не дописывают слова.
Когда вы в последний раз писали ручкой?



Ответы с Интернет-форума:

"Летом. Написал несколько писем за три месяца. Там не было компа, интернета и прочей электроники. Там не было ТВ и радио. Там даже людей не было. Такая красота!"

" В 1997 году, кажется..."

"Недавно с ребятами участвовали в международном конкурсе эпистолярного жанра. И даже там письмо надо было напечатать. А не писать ручкой".

"Пишу раз в две недели. Моя подруга живет за границей и принципиально не пользуется электронкой"

"Буквально вчера мне нужно было написать письмо шурину, которого забрали в армию. Так вот, когда решился написать, я понял, что сделать это традиционным способом - "ручка-листок" уже не смогу. Во-первых, обламывало сидеть и долго строчить, а во-вторых, шурин бы до конца службы разбирался в моих каракулях. За годы работы на компьютере почерк испортился настолько, что курица лапой напишет красивее... В итоге написал письмо в worde, распечатал и отправил..".

Между тем

Центр речи у большинства людей находится в левом полушарии. Правая же часть мозга "заведует" предметными символами, зрительными образами. Поэтому у народов, письменность которых представлена иероглифами (например, у китайцев), лучше развита правая половина мозга. Письмо и чтение у жителей Китая или Японии пострадает при неполадках справа (допустим, при кровоизлиянии в мозг). А у европейцев сложности с письмом возникнут, если нарушится работа левого полушария.
а как у них

Константин Саркисов, почетный профессор японского уинверситета Яманаси Гакуин:

- В Японии было предпринято несколько попыток отказаться от иероглифики и перейти на латиницу. Но все закончилось провалом. Язык, как живой организм, еще в четвертом веке отошел от простой устной речи и приобрел письменную форму - и это была китайская иероглифика. На сегодняшний день в "китайском произношении" находится более 70% всех слов современного японского языка.

Каллиграфия там - искусство в самом высоком смысле слова. Я был недавно в Токио на выставке художников-каллиграфов. Это было фантастически красиво - иероглиф, его написание используется для художественной импровизации.

Проблема компьютеризации остро стоит и в Японии. Набирая на клавишах слова, японские дети делают это в большой части как раз латинскими буквами или, что реже, национальным алфавитом хирагана. Следовательно, они уже не пишут рукой иероглифы. И их написание забывается. Я 15 лет преподаю на японском языке в японских вузах предмет "международные отношения". Мои студенты пишут контрольные от руки, часто не могут вспомнить, как пишется то или иное слово иероглифически, и заменяют иероглифы алфавитной азбукой - хираганой.

Источник

На мероприятия, посвященные двухсотлетнему юбилею со дня рождения Михаила Лермонтова, будет потрачено не менее 200 миллионов рублей. Такую цифру 12 октября озвучил заместитель министра культуры РФ Андрей Бусыгин, сообщает ИТАР-ТАСС.



По словам замминистра, необходимая сумма будет набираться как из бюджетных средств, так и из спонсорских вложений. При этом Бусыгин выразил мнение, что в подготовке к празднованию должны принять участие все регионы, так или иначе связанные с творчеством и жизнью Лермонтова, в частности, Москва и Северный Кавказ.

Бусыгин сообщил, что в рамках празднования юбилея планируется издать трехтомник сочинений поэта, а также альбом с его акварельными работами. Помимо этого планируется запуск мультимедийного проекта, представляющего собой интерактивную карту связанных с Лермонтовым мест, на которой пользователи смогут сравнить их вид при жизни поэта с тем, что они представляют из себя сейчас.

План проведения торжеств планируется утвердить в течение одного-полутора месяцев.

200-летний юбилей Михаила Лермонтова будет праздноваться в 2014 году. Поэт родился 15 октября 1814 года.

Источник

Знаменитый фантаст объяснил, что они с братом были чем-то вроде сплава или даже химического соединения

Двадцать лет без Аркадия Стругацкого - скорбную дату накануне отметили поклонники фантастики. Не так много у нас в стране писателей такого уровня, как Аркадий и Борис Стругацкие. Прямо скажем - единицы. Причем перечесть их хватит пальцев одной руки. Аркадий Натанович и Борис Натанович займут сразу две строчки. А может, одну? Накануне двадцатой годовщины смерти Аркадия Стругацкого его младший брат Борис Стругацкий приоткрыл «КП» тайну, как писались замечательные произведения. И почему после ухода из жизни старшего источник иссяк.



«Брат был для меня всем»

- Борис Натанович, вы младше брата на восемь лет. Мешало ли это обстоятельство в детстве, например, вместе играть?

- По-моему, у нас с АН (Аркадий Натанович. - Авт.) все было как у людей. Пока я пребывал в состоянии Рыжий, Барбос, а также Шибзд, то есть до войны, старший брат был для меня «мое все» - царь, бог и воинский начальник. Какие там игры - за высокую честь почиталось разрешение тихонько посидеть в уголке, пока брат с каким-нибудь своим приятелем высочайше развлекаются: разыгрывают сцены из «Войны миров» или мастерят из картонных коробок модель робота (управляемого по радио!), или сочиняют тексты для своего (рукописного) журнала (вышло два номера, оба утрачены). Потом, война уже закончилась, АН служил в Сибири и на Дальнем Востоке, я стал старшеклассником, отношения выровнялись. Выяснилось, что младший (хотя и остается пока еще Барбосом) уже способен на какие-то вполне человеческие действия. Например, можно было привлечь его к созданию титанической военной игры «Бой фронтов» (по аналогии с продающейся в магазинах довольно жалкой игрушкой «Бой батальонов»). На полу по всей комнате раскладывалась гигантская самодельная карта театра военных действий. И два военачальника (школьник-десятиклассник и младший лейтенант Советской Армии в отпуске, абсолютно равные в своих правах) по этому театру ползали на карачках, передвигая (по довольно сложным правилам) картонные квадратики, соответствующие стрелковым подразделениям, танковым армиям и артиллерийским корпусам. (Эх, не было у них тогда «Панцер-генерала» - вот бы насладились от души!)

- А когда вы с братом начали общаться на равных?

- К концу 50-х, когда БН закончил свой матмех и полностью вызрело и принято было к осуществлению намерение «писать настоящую фантастику», взаимоотношения устаканились окончательно. АН, как человек более опытный и знающий, прочно обосновался на позиции старшего партнера. БН же, «молодой еще», но уже доказавший, что не лыком шит и вполне «годен к употреблению в службе», прочно занял положение хотя и младшего, но, без-условно, партнера (с правом решающего голоса). Начиная же со второй нашей повести, «Путь на Амальтею», абсолютное равенство и равноправие установились и более не нарушились до самого конца.
Максим Каммерер (Василий Степанов) - герой «Обитаемого острова» в его высокобюджетной экранизации, вышедшей три года назад.

«Он не терпел разгильдяйства»

- Аркадий Натанович довольно много времени провел в качестве переводчика в армии.

- Это всегда казалось мне странным, но АН (будучи человеком безукоризненно интеллигентным и вполне штатским по целям своим и убеждениям) относился к армии даже с какой-то симпатией. Многое в армейской жизни ему нравилось, и в нередких наших дискуссиях по этому поводу он, соглашаясь с незрелыми моими инвективами в адрес армейской муштры, казенщины и вообще несвободы, в то же время всегда ухитрялся оставаться как бы при своем. Иногда мне вообще казалось, что будь у него в армии достойная работа, он и не рвался бы так отчаянно «на волю, в пампасы». Но он служил дивизионным переводчиком на Камчатке, работа его была однообразна и скучна, и никаких, ну ни малейших шансов на изменение этого положения у него не было.

- Тяготило ли это его? Отложило ли отпечаток на характер?

- Всего прослужил он в армии больше двенадцати лет, но кадровым военным, по-моему, так и не стал. Хотя перенял-таки кое-какие характерные черточки поведения, какие я наблюдал у знакомых вояк: всегда образцово аккуратен, не терпел разгильдяйства, склонен был в обыденной жизни покомандовать и всегда ждал и требовал от окружающих строгого исполнения того, что он называл «принцип Ко», - это, кажется, некий восточный принцип поведения, подразумевающий безусловное подчинение младшего старшему.

Писать начали на «слабо»

- Аркадий Натанович начал сочинять еще до войны, но потом рукописи пропали во время блокады…

- Разумеется, писать начал он. Зубодробительное сочинение его «Находка майора Ковалева» (в двух школьных тетрадях, черной тушью, аккуратнейшим почерком и с рисунками в манере тогдашнего нашего любимца Фитингофа) было, разумеется, подражанием знаменитому в те годы роману Николая Муханова «Пылающие бездны». Но читалось единым духом, взахлеб и вызывало жажду продолжения не меньше, чем, скажем, «Аэлита» или «Человек-амфибия». Увы, эта замечательная рукопись утрачена безвозвратно, и даже не во время блокады, что было бы все-таки не так обидно, а на годы позже, когда я опрометчиво давал читать ее своим дружкам. И кто-то, сами понимаете… ее утратил.

Но к этому времени АН успел написать еще несколько рассказов, и все они были, на мой взгляд, превосходны. Это была именно та фантастика, которую я хотел бы читать ежедневно (и АН тоже). К началу 50-х мы оба уже точно знали, КАК надо писать НАСТОЯЩУЮ фантастику! И когда жена АН Ленка спросила не без яда: «Что вы все критикуете да болтаете. Самим роман написать слабо?» - мы были уже готовы к ответу. Пари было заключено, и мы засели за «Страну багровых туч».

- Часто ли у вас случались разногласия во время работы? Как вы вообще писали вместе?

- Не будет преувеличением сказать, что вся наша работа была именно «преодолением постоянно возникающих разногласий». Начиная с 1960-го, мы работали только вместе, рядом, бок о бок или нос к носу - как получится. Сюжет придумывался, как правило, заранее (в письмах или во время вечерних прогулок), а текст - фраза за фразой, абзац за абзацем, страница за страницей - мы сочиняли тут же, за столом, методом «предложено - обсуждено - занесено (или отвергнуто)». Полная свобода обсуждения и критики. Непрерывный спор (за каждое слово, иногда за запятую, предлагаемую «не там»). Каждый волен был не только править - полностью забраковать предлагаемый вариант. Но при одном существенном условии: вычеркиваешь предложенный вариант - предложи свой. И только так. Иногда (редко) случалось так, что согласовать варианты не удавалось. Тогда бросался жребий, и художественный спор решала монетка.
Аркадий (слева) и Борис Стругацкие сочиняли великие фантастические романы в непрерывных спорах.



О ЛИЧНОМ

«Никогда не надоедали друг другу»

- Раз вы много времени проводили вместе, не хотелось ли после работы какое-то время отдохнуть друг от друга?

- Пока мы были молоды и сравнительно здоровы, проблем такого рода не возникало вообще. Мы могли работать по тридцать - сорок дней подряд, без отдыха, без выходных, без перерывов. И никогда при этом не надоедали друг другу. Воображение у обоих било ключом, и, заканчивая одну вещь, мы уже готовы были начинать новую. Бывали случаи, когда способны были писать по ТРИ повести в год. Но уже к концу семидесятых темпы упали значительно. Укатали сивку крутые горки. Тут и возраст начал заявлять о себе, и пробудились накопившиеся болячки, и нервное утомление от бесконечной и беспобедной борьбы с идеологическим отделом ЦК ВЛКСМ сказало свое веское слово… По три недели зараз мы уже работать не могли - неделя, максимум десять дней, и готово: мы выдохлись, надо делать перерыв.

- После ухода из жизни брата вы продолжили, цитирую, «пилить толстое бревно литературы двуручной пилой, но без напарника». Наверное, вы ощущали себя с братом как две половинки одного целого… Как вы учились жить без Аркадия Натановича?

- Иногда мне кажется, что мы были не «две половинки одного целого», мы были чем-то вроде сплава или даже химического соединения. Субстанция распалась и перестала быть собой - даже частью себя быть перестала. Я частенько встречаюсь с читателями особого типа: им почему-то очень хочется «разъять» тексты АБС: вот это вот АН, а вот это - БН. Безнадежное занятие! Разделить, может быть, и можно (хотя я бы не взялся), но толку не будет, потому что исчезнет объект. Водород - здесь, кислород - здесь, а вода-то где? Нет воды! И писателя АБС точно так же больше нет. Есть собрание сочинений и еще «старик Витицкий», то ли племянник, то ли какой-то совсем дальний родственник.

СПРАВКА «КП»

После кончины Аркадия Стругацкого в 1991 году Борис Стругацкий под псевдонимом Витицкий опубликовал романы «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики» (1994-1995) и «Бессильные мира сего» (2003). Также в 2003 году для полного собрания сочинений Стругацких Борис Натанович подготовил «Комментарии к пройденному», в которых подробно писал историю создания произведений Стругацких. Они вышли отдельным произведением.

Источник

В северной столице при поддержке Комитета по печати и взаимодействию со СМИ и Комитета по культуре правительства Санкт-Петербурга 1 по 4 октября прошел третий ежегодный фестиваль «Петербургский текст». В центре внимания его участников оказались легендарные локусы Северной Пальмиры, которые чаще всего становились предметом поэтических описаний и местом действия знаменитых литературных произведений.



Основу фестиваля составила научная конференция с участием известных специалистов-гуманитариев. В своих докладах и сообщениях ученые рассмотрели широкий круг вопросов, связанных с природно-топографическими, историко-культурными, поэтическими и мифотворческими аспектами существования петербургских литературных урочищ — поэтически значимых фрагментов городского пространства. Важное место в фестивальной программе заняли увлекательные зрелищные акции, в ходе которых основные концепты знаменитого топоровского трактата о Петербургском тексте предстали в карнавально-игровом преломлении.

В день открытия фестиваля состоялся поставленный Кириллом Миллером шуточный мини-спектакль «Поприщин и окрестности Петербургского текста», сюжет спектакля которого строится как история блужданий безумного гоголевского героя по мистическому пространству Петербургского текста, где его преследуют тени других литературных персонажей.

Уличный перформанс «Барышни и хулиганы» стал смеховым продолжением серьезного разговора о специфике петербургского богемного хулиганства, который состоялся 2 октября в рамках научной конференции. Эта карнавальная акция помогла участникам и гостям фестиваля не только вспомнить о знаменитых хэппенингах, ставших важной составляющей культурной жизни города, но и принять в них непосредственное участие.

А 3 и 4 октября была проведена интерактивная игра «Путешествие по Петербургскому тексту», в которой приняли участие студенты-филологи Санкт-Петербургского государственного университета и Санкт-Петербургского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. «Путешественники» соревновались не только в знании литературных текстов, но также в находчивости, артистизме и чувстве юмора. По итогам двух туров с минимальным отрывом выиграла команда СПбГУ.

Источник

Норвежский писатель Эрленд Лу наряду с нефтью вот уже десять лет главный экспортный товар своей страны. В его книгах одновременно юмор и скепсис: он описывает людей, которые живут в мире, близком к идеальному, но при этом у них совершенно отсутствует нормальное человеческое общение. Это проблема всех развитых стран, но в тихой богатой Норвегии, где нет ни бедности, ни социальных противоречий, проблема одиночества отдельно взятого человека встает особенно остро.



—Так кого вы ищете? — спрашивают нас два молодых норвежца.

— Эрленда Лу.

— Это очень хороший писатель. Вам, скорее всего, нужно туда.

Мы с фотографом Таней уже минут двадцать кружим по небольшому пригородному кварталу к северу от Осло, пытаясь найти дом Лу среди одинаковых улочек, застроенных одинаковыми домиками, населенными одинаковыми приятными людьми в джинсах и свитерах. Этот квартал может считаться образцовым, хотя наверняка и справа, и слева от него находятся точно такие же кварталы. Симпатичные деревянные домики раскрашены в мягкие тона. После долгих поисков мы находим наконец нужный. От остальных он отличается намеком на легкий творческий беспорядок: инструменты тут не стоят прислоненными к стенке, а лежат на земле. Квартал этот явно для среднего класса, а Лу, судя по его прозе, явный панк.

Нам открывает невозмутимо спокойный белокурый мальчик лет десяти.

— Мистер Эрленд Лу… — неуверенно начинаю я. Мальчик с достоинством кивает и скрывается внутри дома. Несмотря на творческий беспорядок, здесь по-норвежски стерильно чисто — прямо страна-операционная. В дверном проеме появляется точная копия мальчика, только в три раза больше и бритая налысо — хозяин дома.

— Поедем погуляем по холмам над Осло, — предлагает Лу, и мы садимся в микроавтобус.

По городу Лу перемещается на велосипеде, встретить его в Осло очень легко. Вчера мне это удалось дважды, причем никаких усилий для этого я не предпринимал. Если сесть в порту в баре под открытым небом, рано или поздно непременно увидишь высокого лысого мужчину, ведущего свой велосипед по брусчатке. Это будет Лу, который идет выпить пива с друзьями.

Но сейчас мы едем в противоположную от порта сторону, в горы. Машина останавливается; шоссе кончается, и начинается подъем в горы — тропинка. Под ногами шуршит змея.

— Эта, кстати, очень ядовитая, если ужалит, то лучше сразу к врачу, — говорит Лу. — Зимой здесь все в снегу. А летом здесь экстремалы любят спускаться с горы на велосипедах.

— Вы тоже спускались?

— Нет, я не очень большой экстремал. Но я люблю наблюдать за экстремальными видами спорта.

Лу наблюдает не только за экстремалами, но и за норвежским обществом. За жителями маленькой, но очень богатой страны, где построен социализм, о котором его теоретики и мечтать не могли. На нефтяные и газовые деньги страна, не имеющая развитой промышленности, не являющаяся финансовым или транзитным центром Европы, с хорошим, но все-таки не лучшим в мире образованием, смогла построить социальный рай, в котором у людей есть время и возможность не думать, как выжить, а оглядеться по сторонам и увидеть банальные мелочи по-новому.

Этим как раз и занимается Лу.

Этим занимался и главный герой и рассказчик одной из первых его книг — романа «Наивно. Супер», который принес писателю мировую известность. Книга — нескончаемый монолог героя о мелочах: сколько он весит, каким мячиком он играет, какую книгу он будет читать весь роман. Он увлечен составлением бесконечных списков всего на свете. Ему чуть за двадцать, и у него есть возможность по-прежнему смотреть на мир детскими глазами.

Книга вызывала не только восторги, но и проклятия — идеальная вселенная из «Наивно. Супер» по защищенности и герметичности сравнима с миром лучших детских сказок, например про Винни-Пуха. Но там сказка, а здесь вроде бы наш мир, ни намека на фантастику. Во многих читательских рецензиях, особенно написанных в России, чувствуется зависть, переходящая в откровенную ненависть.

— Вы описываете ваше поколение, которое выросло в стране с практически идеальными стартовыми условиями… — начинаю я.

— Я не думаю, что это главная тема моих книг, — мягко говорит Лу. — Но это то, о чем я все время думаю. Проблема в том, что большинство норвежцев совершенно не размышляют на тему того, как они оказались в нынешней ситуации. Они не знают, что им крупно повезло, и убеждены, что все люди так живут. Они просто не подозревают, что в других странах совсем другие условия. Я, кстати, хорошо помню, когда на нас свалилось богатство. Я тогда рос в Тронхейме, был еще совсем маленьким, и вдруг мы нашли нефть. И разом стали одной из самых богатых стран мира. Но этот момент помнят далеко не все. Они думают, что так было всегда.

— А бездействие героя «Наивно. Супер» — это бунт, попытка революции?

— Знаете, глупо было бы говорить, что я недоволен стабильностью, которая у нас есть. Я не критикую наше общество. На самом деле практически все мои книги в какой-то степени о том, как трудно взрослеть, чувствовать ответственность. О том, что это такое — расти в обществе, где ты становишься взрослым только в 34–35 лет. У писателя есть преимущество перед остальными: он может посмотреть на то, как этот мир устроен. Ну, хорошо, попытаться посмотреть. Но ведь у него может и получиться.

В Норвегии практически все говорят по-английски (сказались деньги, вложенные в образование), а рядом Дания и Швеция с языками, на которых норвежцы в принципе могут читать. Испугавшись, что страна перестанет читать на родном языке, правительство бросилось спасать национальную литературу.

Норвежское книгоиздание всячески поддерживается государством; издатели, выпускающие книги местных авторов, имеют правительственные гарантии, что весь тираж их книг будет выкуплен. Для литераторов по всей стране открыты специальные дома писателей с библиотекой и залом, куда любой автор может прийти и сесть писать книгу. В итоге норвежская литература чувствует себя неплохо. В парках и скверах на лавочках сидят норвежцы с книжками, а местных авторов переводят на иностранные языки.

— И получается у вас смотреть на мир?

— По мере того как я становлюсь старше, у меня накапливается увиденное. Я не знаю, становлюсь ли я умнее, но, наверное, серьезнее. «Допплер» и «Тихие дни в Перемешках» серьезнее, чем то, что я писал 10–15 лет назад. В этих вещах больше скепсиса и мизантропии. И то и другое — важная часть меня.

— Вы мизантроп?! Вы, придумавший этот идеальный мир из книги «Наивно. Супер»?

— Не совсем мизантроп… Но, если честно, я не очень большой оптимист. Я не верю, что люди умеют решать свои проблемы. Что они способны к конструктивному диалогу. Но, когда я пишу книги, я все-таки стараюсь оставить маленькую надежду своим героям. Может, они все-таки знают, как найти друг с другом общий язык.

— Кстати, а как именно вы пишете?

— У меня трое детей. Поэтому писать дома довольно сложно, хотя иногда я все-таки могу там работать. Но вообще у меня есть офис. Я и еще восемь коллег снимаем небольшое помещение. Там кроме меня еще другие романисты, есть авторы детективов, сценаристы. Но первые книги я писал дома. Впрочем, тогда у меня еще не было детей. Я писал по утрам, а сейчас из-за детей я не могу себе этого позволить.

***

Внизу, под горой, лежит центр Осло, за ним начинается Осло-фьорд. Норвежцы объясняют, что это неправильный фьорд: скал нет, просто залив, глубоко вдающийся в материк. Мы садимся на пеньки. Мимо иногда пробегают спортсмены-любители.

— Ваши герои — это вы? Вы описываете свои собственные впечатления и переживания?

— Это сложная история. Когда я был маленьким, мама однажды год не работала специально, чтобы сидеть со мной и читать мне книги. Все подряд — сказки, романы. Может, именно поэтому я в итоге захотел стать писателем. Вообще же я был обычным ребенком, как и остальные, но однажды в подростковом возрасте у меня накопилось много избыточной энергии. Ну, и я начал интересоваться: а куда же можно приложить всю эту мою энергию? Я решил попробовать все подряд: стал играть музыку, писать сценарии, сочинять тексты. Но все равно долго не мог выбрать, чем же мне заниматься, куда себя направить. И только в восемнадцать я наконец понял, что это должна быть именно литература. Тогда я принялся писать. С безумной скоростью — дневники, впечатления, зарисовки, все подряд. У меня накопилась кипа дневников, наверное, в полтора метра высотой.

— Ни дня без строчки?

— Как-то так. У меня выработалось что-то вроде стиля и привычка постоянно сидеть и писать. Для этого ведь совершенно не нужен какой-то конкретный эпизод. Мне было гораздо важнее, что я научился писать. Я не думаю, что я могу писать обо всем. Но это возможно — писать обо всем. В моей прозе не так много каких-то личных впечатлений. Скорее, я использую впечатления всего моего поколения, всех европейцев. Но из-за того что я пишу от первого лица, да еще и часто в настоящем времени, всем кажется, что это дневниковые записи, что все, что я описываю, на самом деле было со мной. А я все-таки прозаик, я придумываю. Хотя, конечно, читателям нужно доверять автору, им хочется верить во все, что он пишет.

— А откуда берутся идеи книг?

— Мне кажется, что идеи — не главное. Нужно просто держать глаза открытыми. Всегда открытыми. Людям кажется, что это очень просто; есть много людей, которые хотят писать, но далеко не все могут это делать. Вообще, если честно, чтобы писать, нужно быть немного неудачником и уж точно социопатом. Если уж вы решили, что писание — это ваше, то нужно слушать все, что говорят в автобусе или метро, на вечеринке, внимательно смотреть по сторонам. Ваша работа — бесконечно слушать и смотреть, а потом перемешивать в голове все увиденное и услышанное. По крайней мере именно так это работает в моем случае. Иногда бывает, что в разговоре с друзьями я слышу пару фраз и понимаю — вот оно! Это мой новый роман. Могу привести конкретный случай. Это про мой первый роман «Во власти женщины». К тому моменту я уже написал свои полтора метра дневников, но у меня не было жизненного опыта, впечатлений, из которых могла бы родиться идея сюжета. Я тогда много общался с одним фотографом, мы оба работали в университетской газете. Мы сидели с ним в темной комнате, где он проявлял свои снимки, и там он рассказывал мне про девушку, с которой познакомился летом. Она все время говорила. Разговаривала не умолкая, молчала, только когда спала, а проснувшись, снова продолжала говорить. И вот фотограф часами рассказывал про эту девушку. Он был покорен ею. И тут я понял, что девушка, которая непрерывно разговаривала, — это именно то, что мне нужно.

«Придет, сядет и ну говорить. Всегда об одном и том же — о том, до чего, мол, она любит тишину и как это хорошо — побыть иногда в одиночестве. Она говорила, и конца не было этим разговорам. Случалось, я под них засыпал, проваливался куда-то на минутку, но она даже не замечала. Вздрогнув, я просыпался, иногда у меня из горла вырывался странный звук.

Очнувшись, я обнаруживал, что она все еще говорит. О восхитительной тишине, которой можно наслаждаться вдвоем, о душевной чуткости и тонком взаимопонимании. Словом, рассуждала о гармонии. О человеческом общении. Только уж больно быстро она тараторила. А я лишь изредка решался вставить: прости, что ты сейчас сказала?»

(Эрленд Лу «Во власти женщины»)

***

Мимо нас по дорожке пробегает крупная девушка. Она тяжело падает на камень в десяти шагах от нас и начинает громко дышать. Спорт дается ей нелегко.

— Эрленд, а эти люди вас узнают?

— Наверное, мои соседи знают, кто я, но не подают виду. Мы вообще люди очень сдержанные. Но многие меня узнают. Как в Осло, так и вообще в Норвегии.

— Что такое быть звездой в Норвегии?

— Лет десять назад это было довольно тяжело. Я не мог сходить в бар выпить кружку пива, каждый раз ко мне кто-нибудь подходил и говорил, что узнал меня. А сейчас нормально. Все знают, что я писатель, но есть и другие авторы, которые продают больше книг. Так что сейчас все спокойно.

— Слава вам важна?

— Вообще, не очень важна. Книги позволяют мне жить комфортно, зарабатывая любимым делом. Есть еще много вещей, о которых мне бы хотелось написать. И благодаря книгам я могу себе это позволить.

Беседовать с Лу сложно. Вроде бы это тот самый парень из «Наивно. Супер», тот самый журналист-неудачник из «Лучшей страны в мире» и даже та самая ненормальная девушка из мрачной книги «Мулей». И что-то из того, что говорит Лу, вроде бы подтверждает: да, это он, он самый. Но потом Лу ускользает. Какие-то детали, фразы и жесты совпадают, какие-то — нет.

— Ваши последние книги довольно мрачные, — говорю я. — Скажем, «Мулей» про девушку, у которой родители погибли в авиакатастрофе и которая не видит смысла в жизни, или «Тихие дни в Перемешках» — про то, как организовать отдых по обмену с помощью электронного переводчика.

— Но там же все-таки есть веселые моменты? — настораживается Лу.

— Да, но каждая следующая книга мрачнее предыдущей.

— Сложный вопрос. Я никогда не анализировал свое творчество, и уж тем более с такой точки зрения. Я все счастливее в личной жизни, но я иногда смотрю и по сторонам. В обществе есть серьезные разрушительные силы. Но люди верят в хеппи-энд, в то, что однажды все проблемы благополучно разрешатся. И я, в общем, верю. Но в глубине души я все же пессимист. У меня есть этот комплекс — я могу быть порой романтичным, порой наивным и одновременно смотреть в будущее очень мрачно.

«Лучшая страна в мире», наверное, самая смешная книга Лу. Ее герой — журналист, зарабатывающий на жизнь при помощи брошюр на любой вкус. Портрет его нарисован так умело, что в нем легко узнают себя 95% московских журналистов. Лу создал образ идеального халтурщика — в обоих смыслах слова «халтура». Героя попросили написать небольшую книжку про Финляндию, чтобы ее посещало больше норвежских туристов. Есть одна проблема: Финляндия — страна озер, а значит, воды; а у героя с водой связана особая философия, воду он не любит.

«Вода, как известно, означает перемены, вода — это когда все течет, а я ненавижу изменения. Мне хочется верить, что в этом я не одинок, что многие норвежцы чувствуют то же самое, все мы тут — норвежцы, и мы не любим новизны, в особенности той, что приходит к нам из других стран, ну разве что за исключением США, поэтому самое лучшее — написать брошюру так, чтобы создалось впечатление, что в Финляндии никакой воды нет вообще».

(Эрленд Лу «Лучшая страна в мире»)


— А вон там вот, около оперы, находится редакция «Афтенпостен», куда герой ездил с газетой, — говорит Лу, показывая с горы на город.

Со зданием главной национальной газеты Норвегии связан один из самых комических эпизодов книги. Каждое утро герой достает газету, а затем принимает душ, забыв плотно закрыть дверь в ванную. В итоге влага проникает в комнату и газета намокает. Герой каждый день названивает в «Афтенпостен» с жалобой на мокрую газету.

«Они меня уже и не слушают. Говорят, что это моя проблема, а я говорю, что неоднократно наблюдал своими глазами, как рассыльный мочится во дворе на газеты, а потом подсовывает их подписчикам. Из всего моего вранья эта ложь — самая нелепая, да они в нее и не верят. Однажды сидевший на телефоне служащий газеты “Афтенпостен” так меня разозлил, что я сам помочился на газету и отправился с ней в издательство. “Вот, понюхайте! — заявил я там. — Разве это не моча?” Мне выдали новую газету. Он побоялся со мной связываться. Но ведь не будешь каждый день такое проделывать».

***

— Допплер жил примерно там, где я живу сейчас, — продолжает Лу. — А бродил он по лесам чуть восточнее нас. Видите вдали стадион «Уллеволл»? Восточнее нас проходит тропинка, по которой Допплер шел на холм смотреть футбольный матч.

«Со стадиона “Уллеволл” до меня долетает рев: наши играют против Испании. Подгоняемый любопытством, я забираюсь на верх склона и пытаюсь оттуда следить за матчем в бинокль, но вижу только небольшой кусок поля и часть одних ворот. В них влетает мяч, по гудению стадиона я понимаю, что отличилась не Норвегия. Потом еще дважды я слышу такое же гудение и догадываюсь, что игра продута. Норвегия не поедет на чемпионат в Португалию. И то правильно, что нам там делать, да, Бонго? Или ты думаешь иначе? Но из него слова не вытянешь, он как воды в рот набрал и не признается, что на самом деле думает о тренере нашей сборной, этом Сембе. “Но ты хоть можешь сказать — он тебе нравится?” — спрашиваю я. Бонго молчит».

(Эрленд Лу «Допплер»)

Правительственный квартал, в котором Андерс Брейвик в июле 2011 года взорвет радиоуправляемую бомбу в машине, находится совсем рядом, чуть западнее громады здания «Афтенпостен». Допплер — такой же мрачный мыслитель-одиночка, склонный к странным поступкам, как и террорист Брейвик. Только герой романа имени себя все-таки добрый человек. Без расистской идеологии и не склонный к насилию. Ну, почти не склонный.

«Допплера» Лу написал в 2004 году, и он считается одним из самых удачных его романов. Это история человека, который, бросив семью, работу и устоявшуюся жизнь, в которой он был «велосипедистом, кроме того, мужем, отцом, сыном и лицом с постоянным источником дохода, а также домовладельцем», отправился бродить по лесам вокруг Осло. Он убил лосиху, питался ее мясом, а сына лосихи назвал Бонго и взял себе в спутники.

— Как родилась идея «Допплера»?

— Меня всегда интересовали американские индейцы. Я, как и любой другой подросток в Норвегии, много читал про них. Это были комиксы и книги, как серьезные исследования, так и романы. Я пересмотрел десятки, а то и сотни фильмов. И мне хотелось куда-то деть свои знания о том, как люди живут в лесу, как они добывают и готовят себе еду, как находят компромиссы с природой. А с другой стороны, мне хотелось написать о беглеце, который ушел от людей. И который, подобно мне, относится к ним скептично. Но это бегство должно быть эфемерным: он хочет жить в лесу, но при этом буквально в двух сотнях метров от его опушки.

— Но Допплер появляется не только в одноименном романе, но и в «Грузовиках “Вольво”».

— Знаете, я немного влюбился в Допплера как персонажа. Мне в нем нравятся две вещи. Первое — как он решает проблемы. Допплер очень серьезен. Он понимает, что в жизни что-то не так. Это многие понимают, но ничего не делают. А его это все-таки толкает к решительному поступку. И он уходит в лес. Второе его качество — это, конечно же, мизантропия. Я же говорил, я немного мизантроп. Просто все мы думаем, что люди, ну, другие люди — это круто. А на самом деле это все потому, что мы находимся в обществе и следуем правилам жизни в обществе, которым нас научили с детства. И как только мы хотя бы чуть-чуть отдаляемся друг от друга, то выясняется, что никакой любви особенной и нет. Я не говорю, что это хорошо. Но Допплер этого не скрывает. В общем, мне было очень жаль расставаться с таким цельным персонажем. И я решил проследить его дальнейший путь. Пусть там будет тот же Допплер, с той же странной философией, но это будет уже совсем другая книга, с другими персонажами и уже написанная по-другому. Не от первого лица. Наверное, это мой самый любимый персонаж.

— А где сейчас Допплер? Он все еще в лесу?

— Думаю, да. Может, появится еще в какой-нибудь из книг. Кстати, вполне возможно, что сейчас он бродит где-нибудь в России. А может, и здесь.

Источник