Я у себя одна... Профиль
Группа: Global moderators
Сообщений: 13675
Поблагодарили: 69152
Ай-яй-юшек: 777
Автор: Иличевский Александр Название: Матисс Исполнитель: Винокурова Надежда Жанр: современная проза Издательство: Нигде Не Купишь Год издания: 2010 Оцифровано: nikto1971 Очищено: alkoshmarik Качество: mp3, 128 kbps, 44 kHz, Mono Размер: 619,37 mb Длительность: 11:04:49 Спасибы за доработку постера 2 DoshaLucky Описание: Издательство: Время, 2008 г. От издателя "Матисс" - роман, написанный на материале современной жизни (развороченный быт перестроечной и постперестроечной Москвы, подмосковных городов и поселков, а также - Кавказ, Каспий, Средняя Полоса России и т.д.) с широким охватом человеческих типов и жизненных ситуаций (бомжи, аспиранты, бизнесмены, ученые, проститутки; жители дагестанского села и слепые, работающие в сборочном цехе на телевизионном заводе города Александров; интеллектуалы и опадающие в "кретинизм" бродяги), ну а в качестве главных героев, образы которых выстраивают повествование, - два бомжа и ученый-математик.
Под спойлером, сами понимаете - спойлер.
+ Показать
litkritik 11 марта, 11:16
Иличевский, А. Матисс. – М.: АСТ, 2009. «Русский Букер» (2007).
Прослеживая жизненный путь Леонида Королёва от его бытности молодым учёным-физиком в начале 90-х до входа в бродяжничество и гибели в середине 2000-х, Александр Иличевский размышляет о судьбе поколения людей, переживших распад СССР в двадцатилетнем возрасте, и о судьбе постсоветской России. «Матисс» актуален, потому что пришла пора осмыслить события 90-х, сделать выводы и решить, как жить дальше. Этот роман, наполненный библейскими аллюзиями, пронизанный символами и метафорами, – требователен к читателю, должному обладать эрудицией и высокой культурой, чтобы суметь проникнуть в тайны «Матисса».
Рождённые смертью
Начну с того, что «Матисс» – это роман о судьбе «поколения-1970», границы которого автор очерчивает семилеткой с 1967 по 1973 г. Выразителем непростой судьбы поколения выступает родившийся, как и автор, в 1970 г., Леонид Королёв, бывший учёный-физик, бросивший работу, оставивший собственность, чтобы обрести свободу.
Представителям поколения было около двадцати, когда распался СССР. В этом жизнеопределяющем возрасте они оказались«на верхушке цунами». Октябрьский путч 93-го, показанный глазами пары бомжей Вади и Нади, подобен шквалу, турбуленции, стихийному бедствию с волнами-толпами и грохотом автоматных очередей. Стихия обрушилась неведомо откуда, была посторонней, навязанной извне, и породила страх, «страх в чистом виде», животный, вызывающий эйфорию, опьянение и потерю себя. Примечательно, что пьяные военные, шатающиеся по городу ночью, хлещут водку «Зверь».
Ярким пятном на сером полотне стихии выделяется эпизод с двумя иностранцами, оказавшимися в эпицентре событий, и их собачкой, подстреленной неведомым автоматчиком. Оторванная лапа и смерть неведающего животного рисуют абсурдность и разрушительный характер того времени, бедового и горького.
«Поколение-1970» было рождено этой деструктивностью, формировавшей два начала: направление окончательного разрушения и саморазрушения и направление созидания, строительства новой страны, но строительства на руинах старой. Второе начало, конечно, менее печально, носит зачатки оптимизма и, что главное, содержит одну из основных идей романа: смерть несёт рождение.
Стоп-машина
СССР пал, человек умер, но «нового человека создано не было», и время словно остановилось между больше не существующим прошлым и ещё не существующим будущим.
В интервью «Радио Свобода» (http://www.svobodanews.ru/content/article/424882.html) Иличевский назвал свой роман попыткой оценить, что произошло с их поколением за пятнадцать лет, прошедших с распада Союза. И оказалось, что время это было «просажено», хотя автор признаёт и заслуги своего поколения: «…существенная часть того малого лучшего, что сделано в стране, – сделано руками именно его поколения».
Язык произведения отражает текучую остановку времени: «Высокий ясный воздух, медленный рассеянный свет, полный взвеси серебристого состава, внимательно тёк над Москвой», «зыбкое течение витрин», «зыбучая глубина отраженья», бесконечные перечисления, Королёв, пребывающий то в дрёме, то в близком к смерти сомнамбулическом состоянии, и сравнивающий страну с поездом, с которым случилась «стоп-машина».
Люди являются движителями времени, поэтому в романе очень мало людей. Их присутствие нередко выражается опосредованно: люди прячутся за персонифицируемыми автомобилями, форточками, автобусами, поливальными машинами (последние – по-моему, фетиш автора). Автор так описывает стройку: «…где ухает свайная “баба”, где хлобыстает отбойный молоток, глумится над панелью экскаватор, взлетают лом и лопата, где тарахтит компрессор…» – ни одного человека.
Страх между прошлым и будущим
В людей проникло равнодушие и безразличность межвременья. Будущее не существовало, оно представлялось провалом, бездной, тяжёлой пустотой («пустота впереди, пустота под ногами»), которая вела к запустенью, безлюдности, брошенности и тоске. Правящая в обществе тоска – одно из ведущих настроений романа, которому подвержены все герои: «Тоска по будущему владела нищими. Будущее время было для них закатывающимся солнцем, которое больше не взойдёт». Закат – повторяющееся явление, одно из отражений основной идеи: за смертью следует рождение, как за смертью солнца следует новый день.
Будущее не существовало, потому что у общества, у власти не было памяти о будущем: все представления о нём рухнули невозможностью своего осуществления с падением СССР. Будущее «минуло несостоявшейся возможностью».
Опустошенность и неизвестность внушали страх; люди «боялись остро, беспокойно». Автор отмечает, что страх был и раньше и по «закону сохранения страха» не мог исчезнуть, но изменилась его природа. Если раньше боялись абстрактных вещей: внешней угрозы, конца света, «отдалённых инстанций», – то теперь стали бояться конкретного: быта, гаишников, хамства, надругательства, вторжения. Страх обосновался в жизни, окружал людей, был повсюду.
Определяя суть проблемы, автор предлагает решение: чтобы обрести будущее, чтобы выйти из-под гнёта страха, нужно сформировать новую память о будущем, придумать себе будущее. Отсутствие будущего – это «невроз исторического масштаба», от которого пришла пора излечить Россию.
Интересно, что Королёва пугало не то, что будет, а что не будет ничего: «…представь, что никакого конце не будет: ни хорошего, ни плохого, и никакого Суда, ничего вообще – только многоклеточная глупость, горе и захламлённая пустота…»
Мусор СССР
«Пока человек-умерший не был в силах создать человека-нового, пустота будущего отшвыривала его в непрожитое прошлое». Страх вынуждал людей обращаться к прошлому – привычному и нестрашному, – вспоминать и не думать о будущем. Герои телом живут в настоящем, а душой – в прошлом, вспоминая овеянные солнечным ореолом детство и юность. Машина времени работала только в одном направлении: назад, в прошлое. Королёв даже смог настроить своё зрение так, чтобы «не замечать исторических деформаций»: бродил по современной Москве, а видел старую, минувшую.
В настоящем от СССР остался лишь мусор; страна завалена хламом, являет собой руины, мир свалок и помоек, страна выброшена на помойку памяти и «никому, кроме Бога, не нужна»; при этом хлам был не только снаружи, но и в головах: хлам нравственный, «поглотивший жизнь». Работа по сортировке мусора является своего рода копанием в прошлом, причём мусор этот является для героев ценностью, тем единственным, где кроется клад, частица правды, смысл, и поэтому требующим бережного отношения.
В фильме «Гуд бай, Ленин!» герой, чтобы найти банку из-под шпревальдских огурчиков (то ли лучших, то ли единственных в ГДР, но точно знаковых) для своей матери, впавшей в кому до падения берлинской стены, а очнувшейся – после, копается в мусорных баках, чтобы отыскать склянку, обернувшуюся ценностью для человека, мысленно живущего в прошлом.
Во сне Вадя копается в придорожном мусоре, надеясь обнаружить в нём клад, и выгребает ржавые ножи «Белка», разбитую фарфоровую девушку, плюшевого медведя с оторванным носом, стиральную машину с эбонитовой звездой, старый японский транзистор, складную дудку в разбитом футляре. Несмотря на плачевный вид, эти вещи из прошлого ценны для него, он складывает их в рюкзак и идёт с ним по обочине дороги, по обочине жизни, не имея возможности сесть с ним в автобус и отправиться по дороге в будущее. Этот тяжёлый рюкзак с мусором, который остался мешающей двигаться вперёд тяжестью за спиной, является здесь метафорой СССР. Значит, чтобы идти дальше, надо снять рюкзак, выбросить его, избавиться от мусора прошлого, избавиться от нравственной захламлённости, очиститься.
Коллективный портрет пропавших без вести
Выброшенность на помойку, отсутствие будущего, страх жизни превратили русских в нацию сирот, бездомных, рабов, нацию на обочине, нацию пропавших без вести, нацию невидимок. Бомжи находятся ближе всего к этому коллективному портрету, поэтому и становятся героями романа, хотя это не единственная причина.
СССР, вероятно, был не лучшим родителем, но он был, и вдруг его не стало – нация осиротела. У Королёва нет родителей, у Вади – только сны о несуществующем отце, у Нади была мать, но умерла и – почти забыта.
Люди, не знающие, где их Родина, – потеряны, пропали без вести, стали невидимками. На одной из карточек Королёв рисует стадион «Лужники», заполняющийся стотысячной толпой ежегодно пропадающих без вести в стране. В «Юрьевом дне» Серебренникова тоже говорят о стадионе, который можно заполнить пропавшими без вести за год, правда там цифра меньше: всего тридцать – сорок тысяч. Чтобы подавить ощущение брошенности и ненужности, люди обращаются к Богу, правда не у всех это получается искренне, и якобы верой в Бога они скорее замещают больше не возможную коммунистическую религию. Жена дельца Гиттиса «крестится на все попутные церкви, сопровождая речь благолепными выражениями», но ощущение – будто агитирует; эта же дамочка держит на кухне сусальный иконостас, напоминающий стенгазету.
Рисуя общий портрет нации, автор находит, на мой взгляд, корень большинства бед современной России: рождённое безнадёгой наплевательское отношение к жизни, как своей, так и чужой, и всеобщая безалаберность и безответственность – зачем думать о последствиях, если будущего – нет?
Рабство без труда
Русская нация находится в рабстве, причём давно, и ничто не приносит избавления от него. Крестьянская реформа, революция, перестройка были стремлением к свободе, однако сменялись лишь новым рабством. Вот и сейчас Королёв вопрошает: «Что за новая эпоха заступит на смену рассчитаться с человеком?»
Автор показывает, что свобода, как клад, просто так не даётся. Чтобы её получить, нужно приложить усилия, нужно потрудиться, а народ лежит на печи, купаясь в лености: «…благосостояние не возбуждало в себе отклика, оно оставалось глухо к усилиям», «…общество вязло в тупике, ни о каком среднем классе речи быть не могло, следовательно вокруг царствовало ничто иное как рабство», «…не капитализм у нас, а в лучшем случае феодальный строй, не кредитная система, а ростовщичество…»
В романе есть эпизод, где Гиттис замечает на дне моря пятно, которое представляется ему «то сундуком тусклых драгоценностей, то огневой башней торпедного катера, то головой гиганта, погруженного по шею в грунт», короче кладом. Пятно влечёт и манит, но леность и нелепая, глупая неуклюжесть оказываются сильнее и клад остаётся нетронутым.
Есть в произведении и обратная история, которую рассказывает Вадя: история про бомжа, который, чтобы добыть стопку серебряных рублей из спинки кровати, найденной на теплотрассе, «…оббивал, зажимал, смазывал, отмачивал в керосине, калил в костре, потом вытряхивал, стучал, бил…» Мораль обеих историй выражается одной известной русской пословицей.
Исход
Рабству и лености противопоставлены свобода и движение: «Хочешь быть чистым и свободным – иди, движение очистит, воздух охолонет. Неважно куда: иди, не останавливайся, не заленивайся». Именно поэтому так важен в романе мотив странничества, скитальчества – это путь к свободе.
Бомжи, несмотря на все трудности своего положения, находятся на полпути к свободе. Художники называют Вадю и Надю слониками, потому что те «не ходили, а слонялись». Однако бродяжничество бомжей – вынужденное, потому что они были выброшены жизнью. Королёв же выбрал бродяжничество как освобождение сознательно; оно представлялось ему паломничеством в «ослепительный город, святость которого была несомненна».
Готовясь ко входу в бродяжничество, Королёв не только тренировался – голодал и бегал, – но и изучал «Путешествие Иегуды Авитара». «Поэт, под видом дервиша пересекший в XII веке Среднюю Азию», с которым ассоциировал себя, путём которого шёл Королёв, – это очевидно средневековый еврейский поэт и философ Иегуда Галеви, жаждавший возродить свой народ на Земле обетованной и разведывавший пути в Палестину. Королёв даже спрашивает себя: «А что если он, Королёв – еврей, кто знает?»
Автор сравнивает русских с евреями: «И мы, и они – единственные нации, чья ментальность насажена на тягу – вектор стремления к исходу: из рабства, из-под крепостничества, из-под власти чиновников – в мировую революцию, перестройку, куда угодно…» Таким образом, чтобы народу обрести свободу, ему нужно обрести свою землю обетованную. Однако это не так просто. Чтобы слезть наконец с печи, нужно сильное внутреннее намерение – бунт: «…бунт внешний ничего не даст. Бунт должен быть внутренним, направленным внутрь, такой силы, чтобы кишки распрямились. Только тогда у нас появится шанс стать собственными детьми – детьми своей мысли, когда мы решимся стать иными».
Ожидание второго пришествия
Иличевский не только проводит параллель между русскими и евреями, но и насыщает свой роман библейскими аллюзиями, выстраивая развёрнутую аллюзию на Апокалипсис с его образами Небесного Иерусалима, апокалиптических всадников, Вавилонской блудницы, восседающей на звере, Жены, облачённой в солнце и другими.
Отсутствию представлений о будущем, отсутствию «эсхатологии вообще», т. е. представлений о конце света и жизни после него, о судьбе мира и человека, Королёв (как и его средневековый двойник Иегуда Авитар) противопоставляет ожидание этого самого конца света, рождения антихриста на Земле и второго пришествия Иисуса Христа, ожидание прихода «великого Неживого». Себя же Королёв мыслит вестником, посланцем Неживого, ангелом, который возвестит о пришествии мессии. В романе находит отражение и идея Москвы как третьего Рима с мессианской ролью России и русского народа.
Королёв, Вадя и Надя подобны волхвам, идущим в Иерусалим поклониться младенцу Иисусу. Летящие «воздушной дорогой» на юг и «осиянные солнцем серебряные крестики самолётов», символизирующие также смерть, указывали «волхвам» путь к месту рождения Царя. В конечной точке своего пути они нашли скелет застреленного грибника, лежавшего, раскинувшись так, что линии головы, рук и ног образовывали пятиконечную звезду. Аллюзии на волхвов и Вифлеемскую звезду поддерживают линию ожидания нового рождения Христа.
Московская блудница
Одним из апокалиптических образов является образ Вавилонской блудницы, который воплощён в романе «Вавилоном столицы». Сначала Москва является Королёву девушкой, татуированной картой столицы, которой он овладевает, затем он заглядывает в лицо Москвы, поднявшись на мост-радугу, раскинувшийся над всем городом, и видит: «…страдающее, кричащее женское лицо, с гнилыми зубами высоток, перекошенными губами бульварного кольца…» – видимо, гибель уже близка.
Иоанн Богослов так описывает падение блудницы: «Сколько славилась она и роскошествовала (ну, разве не о Москве? – Litkritik), столько воздайте ей мучений и горестей. <…> За то в один день придут на неё казни, смерть и плач и голод, и будет сожжена огнём, потому что силён Господь Бог, судящий её» (Откр.18:7-8). Королёв видел гибель столицы именно в огне, представляя себя Наполеоном, стоящим в небе над горящей Москвой. Очевидно, что огонь этот должен стать очищающим, поскольку Москва – «место не гигиеничное», «алчная клоака», место, где «паразитство живёт само собой». Уехав из Москвы, Королёв, Вадя и Надя первым делом моются в реке, чтобы смыть грязь города.
Вавилонская блудница восседает на водах и на звере с семью головами и десятью рогами. Воды – многочисленные московские реки; семь голов – семь холмов, которые среди прочего связывают Москву с Римом, традиционно воплощающим Вавилон; про рога автор говорит следующее: «Москва – рогатое слово, – … “М” – это Воробьевы горы, пила кремлевской стены. “О” – Садовое, Бульварное, Дорожное кольцо. “С” – полумесяц речной излучины. “К” – трамплины лыжные, кремль, конь черный. “Ва” – уа, уа, – детский крик, вава».
В разборе по составу имени города примечательны последние буква и слог. Лыжные трамплины, конечно, являются выдающимся сооружением, но здесь суть состоит в том, что трамплин позволяет оторваться от земли и хотя бы на мгновение подняться к небесам, куда так стремился Королёв. Чёрный конь – вероятно, конь третьего всадника Апокалипсиса. Вороной конь ещё раз появляется незадолго до окончания романа, когда Вадя находит конский череп и сооружает «чёрного, несущегося по небосводу коня», ищущего всадника. После всадника на вороном коне приходит последний всадник – на бледном коне, которым, вероятно, становится сам Королёв. Детский крик в конце – это рождение нового, следующее за смертью старого.
Обратная тяга метро
Автор не обходит стороной волнующую умы тему «секретного» Метро-2, однако лишает его какой-либо загадочности («Никакого особенного интереса оно не представляло») и таинственной опасности, пробуждающей животный страх (как, например, у Глуховского). Королёв не нашёл под землёй мифический Китеж-град – перед ним предстали лишь «система бегства» и «нерождённые мастодонты общественного достояния»: «…никакой второй Москвы не имелось и в помине», «…всё та же Москва, в которой выключили свет и убили всех людей», даже со своим Кремлём, правда маленьким.
Под землёй, в тишине и темноте, Королёв отрывался от людей, от живого, от бессмысленного, становился ближе себе, мог наконец-то расслабить мышцы шеи и лица, делая определённый шаг к свободе, обретал смысл существования. Спускаясь в недра метро, к древним породам, окаменелостям – неорганике, – он приближался к Неживому: «…вещество первоистока, никогда не знавшее человека, – проникало в него своей мёртвой влекущей энергией». Парадоксально, но глубь приближала его к небесам, «обратной тягой вынутого грунта тянула его вверх».
«Тихое» метро – это пещера Апокалипсиса, т. н. «дверь на Небеса». Согласно преданию в этой пещере Иоанн Богослов получил своё «Откровение»; именно в метро Королёву пришло собственное откровение о Неживом, ищущем воплощения то ли в Христе, то ли в антихристе, и «именно под землёй мысль о том, что он должен будет умереть, стала особенно важной».
Иерусалимская невеста
Тем «ослепительным городом, святость которого несомненна», куда стремился Королёв, был Небесный Иерусалим. Он был конечной точкой его паломничества, окончательным освобождением от рабства.
Отражением Небесного Иерусалима был Иерусалим земной: «Королёв в самом деле думал податься в Палестину. Мысль об исходе растапливала вокруг него всё бытие…», поэтому он и вёл свой небольшой «народ» на юг (географически Иерусалим находится почти ровно на юг от Москвы, с разницей всего в два градуса долготы). Этот исход был также своеобразным крестовым походом, недаром ему снились Фридрих Барбаросса и Ричард Львиное Сердце – знаменитые короли, участвовавшие в Третьем крестовом походе.
Формально Королёв не дошёл, но благодаря параллелям, которые автор проводит между Израилем, где Королёву удалось побывать во время двухгодичного пребывания в Дании, и местом, где он вознёсся на Небеса, можно заключить, что он всё-таки обрёл свой Небесный Иерусалим, «Стены нового Иерусалима / На полях моей родной страны» (Н. Гумилёв. Память). В Израиле его внимание привлекла осушенная впадина, где затем, под накрапывающим дождиком, он увидел шаровую молнию – догнать не смог, но какое-то предчувствие в нём родилось. Место его, если не смерти, то перехода в иное состояние, является проекцией этого куска Земли обетованной: это также осушенная впадина, также начинается дождь, но более сильный, также появляется шаровая молния, но на этот раз Королёв её догоняет.
Наконец, в «Апокалипсисе» говорится: «И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба (как шаровая молния. – Litkritik), приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего» (Откр. 21:2). Возможно, именно для этой невесты Надя готовила бисер и собиралась вышивать им на свадьбу, хотя тут возможна и другая интерпретация: в «Откровении» есть образ Жены, облечённой в солнце, с луной под ногами, борющейся со зверем и должной родить младенца, «которому надлежит пасти все народы жезлом железным» (Откр. 12:5). Этот образ, скорее всего, воплощён в России с её мессианской ролью: «Она имела во чреве, и кричала от болей и мук рождения» (Откр. 12:2). А свадьба – это свадьба солнца и луны, мужского и женского, небесного и земного.
Крылатый
Длинная крылатая тень, обладателем которой стал Королёв после встречи с шаровой молнией, может быть интерпретирована по-разному, при этом возможные интерпретации сосуществуют в контексте романа, дополняя друг друга.
Первая: Королёв стал ангелом, должным возвестить о втором пришествии. Ещё при жизни он создавал себе двойника-ангела; поскольку «у ангелов нет нервов и рассужденья», воплотившись в своём втором «я», он стал ближе к Неживому, к имеющему смысл.
Вторая: Королёв стал Пегасом, свободным подниматься к небу, недаром Вадя прозвал Королёва «пегим», хотя слова имеют разную этимологию и по значению – неблизкие.
Третья: он стал последним всадником Апокалипсиса, имя которому «смерть». В «Откровении» говорится: «и ад следовал за ним» (Откр. 6:8); в романе за Королёвым следуют Вадя и Надя – примечательно, что в буквенный состав обоих имён входит «ад».
Четвёртая: он стал тетраморфом – крылатым существом с четырьмя лицами: человека (ангела), льва, тельца (вола) и орла, символизирующими соответственно человеческую природу и воплощение Христа, его приход и царское достоинство, жертву и, наконец, вознесение. Эти символы переплетаются с ожиданием второго пришествия, жертвенной смертью Королёва, его стремлением к Небу; также неслучайны его имя и фамилия – Леонид Королёв. Кроме того, в астрономической интерпретации человек соответствует созвездию Стрельца (у Королёва именно этот знак зодиака), а орёл – созвездию Пегаса.
Покой в небесах
Одно из основных противопоставлений романа: живое – неживое.
Живое в «Матиссе» соотносится с человеческим, людским, имеющим имя, но не имеющим смысл, с формой без содержания. Живое выражает бессмысленность, тщету, напрасность существования; Живое экзистенциально обречено: «…он вроде бы живой и куда-то идёт, и будет идти, но всё равно ему каюк». Человек самим своим появлением на Земле вобрал в себя, «сожрал» всё живое (поэтому, согласно автору, и прекратилось видообразование), убил планету и стал двигаться к Неживому – это стало неизбежностью: «Человек приблизился вплотную к своей метаморфозе – к совокуплению с мёртвой материей».
Королёв – герой-пророк – уже был «человеком, накаченным мёртвой материей», «живым трупом», он ждал прихода неизведанного Неживого, «бешено подбирался» к нему, пытался отринуть от себя человеческое, «противопоставить себя жизни». Роман становится сознательным и желанным движением героя к смерти; смерть представляется событием приятным: «Какой язык у смерти, кроме ich liebe (нем. «я люблю». – Litkritik)?..», «Как смерть прохладная приятная, как прекрасна. Трава потом нежна, нежна как прах». Смерть – это душевная анестезия, потеря психики, «нервов и рассужденья», покой, обретение смысла в недрах забвенья. Умереть – значит перестать чувствовать, поэтому потеря обоняния приближает Королёва к смерти. Парадоксальным образом мысли о смерти не давали Королёву упасть духом: знакомый геолог, с которым они застряли в лифте, спас его, «уже страдавшего клаустрофобией», тем, что полтора часа рассказывал «истории о рухнувших лифтах».
У Королёва даже было своё идеальное кладбище: воздушное, на котором лежали зрячие мертвецы «с глазницами, полными букетиков фиалок» – смерть даёт прозрение (сверху лучше видно, если хотите). Образ кладбища в воздухе соединяет смерть и небо, поэтому стремление к смерти Королёва равно его стремлению вверх, к небесам, желанию оторваться от людского, земного. Автор через весь роман проводит нить неразрывной связи неба и смерти: сравнивает небо с «тафтой на крышке гроба», говорит о мёртвом, лучше отражающем внутренне небо, полное «похоронных дирижаблей», – лица мёртвых людей «не искажены мимикой желаний, страха, радости, равнодушия, гнева…», поэтому «мёртвые красивее живых».
Инь против ян
Другая важная оппозиция в романе: женское и мужское – инь и ян. Инь – женское, чёрное, внутреннее, земное, лунное, мутное. Ян – мужское, белое, внешнее, небесное, солнечное, чистое. Ян является выразителем стремления Королёва к смерти, к небу, инь – то, что удерживает его на земле, возвращает к жизни.
На протяжении всего романа два начала борются и роман становится постепенным движением к победе мужского начала, к смерти. В выпускном классе, поцелуй девушки ночью под луной (девушка, ночь и луна – сразу три женских признака) надолго заткнул рот Королёву от рассуждений о религии, божественном, небесном. Из Дании в Россию его вернула Русалочка, вернее Русалочка осталась в Копенгагене, а Королёв, вернувшись в Россию, выбрал смерть. Затем в его жизни появилась Катя и, казалось, жизнь взяла верх, но её убили и Королёв сделал очередной шаг по направлению к ян. Затем – череда женщин в Петербурге, но наступило пресыщение и он год жил один, запрещая себе и думать о женщинах. На кладбище Королёв обрёл гипсовую статую – мёртвую подругу, которой он «ни за что не хотел давать имя», потому что имя связывает с миром живых. После продолжительного обитания в метро, на поверхность его вывела девушка из поезда, чудесным образом сломавшегося именно в месте соединения обычного и секретного метро, где любил сидеть Королёв, наблюдая за проносящимися поездами. Наконец, решающая победа ян пришла, когда Королёва избила мужеподобная женщина-милиционер со своими напарниками и он «отупел» и потерял обоняние. Последняя попытка инь имела вид голых коленок учётчицы оптовой базы, где подрабатывала отправившаяся странствовать троица: в глазах Королёва «что-то ослепительно помутилось», но удар в пах всё расставил по своим местам – движение к смерти было необратимо.
Полусвободные, полуживые
Иличевский переосмысливает образы бомжей: Вадя и Надя – не отталкивающие зловонные пьянчуги, какими обычно представляются (и чаще всего являются) бомжи, а своеобразные дервиши, странники наших дней. Вадя – поэт, сказитель, для которого слово является защитой, тотемом, а повествование – сакрально, подобно священнодействию. Именно поэтому он похож на Пушкина, словно его двойник.
Надя – отчасти ангел, потому что, как ангелы, лишена рассужденья. Её мир – бессловесный, чувственный, внутренний, – мир запахов, форм, фактур и звуков. Надя находится ближе к животным, чем к людям, она не боится животных; зоопарк на время стал её вотчиной; даже ветеринар зоопарка, ненавидевший людей, но любивший животных, благоволил ей, чувствуя её сущность. Не потерять связь с миром людей Наде помогал Вадя, который говорил с ней, сложение в столбик (остатки думанья) и записывание собственного имени под результатом сложения.
Бомжи в романе не лишены стремления к порядку и чистоте: Надя тщательно выметала площадку, умывалась, тёрла пальцами зубы, Вадя любил причёсываться. Они обладают неким состраданием: Вадя пытался помочь пьяному соседу Королёва, Надя переживала за водящего в абсурдной детской игре. Наконец, им свойственно желание делиться: «…оставлять что-нибудь съестное в аккуратном месте…».
Героями романа становятся бомжи, потому что они ближе к свободе, чем остальная масса людей, однако нельзя сказать, что они полностью свободны, поскольку бродяжническая жизнь не является их сознательным выбором – это вынужденная свобода. Наконец, бомжи живут, мало соприкасаясь с миром людей, они выброшены из него, а следовательно находятся ближе к Неживому, они – полуживые.
Матисс
Ничего из вышесказанного не даёт ответ на волнующий читателей и, возможно, наиболее трудный вопрос: почему роман назван фамилией французского художника?
Иличевский находится в поиске чистых сущностей: если в стихии перемен он находит чистый страх, в музыке Малера – чистый смысл, то чистый цвет он ищет в живописи Матисса. Определяющим в творчестве главы фовистов был именно цвет, сияющий, вырвавшийся на свободу колорит. Историк искусства М. Герман говорит о творчестве фовистов следующее: «Эта абсолютная свобода почти спонтанного выражения… открыла путь к пониманию собственной индивидуальности» (Герман М. Модернизм. – СПб, 2008. С. 80). Так, цвет становится ключом к пониманию, обретению смысла, в поиске которого находится автор вместе с героем своего романа. Матисс, через солнечные пятна цвета, ведёт Королёва к прозрению.
Цвет становится созидающим началом: «Фовисты созидали некий новый мир, импульсивный и для непривычного взгляда хаотичный…» (Ibid., с. 78), причём одной из причин этого было желание «уйти от слишком тягостных проблем времени» (Ibidem). Таким образом, идеи романа коррелируют с творчеством фовистов и Матисса как главы течения: стремление к свободе, поиск смысла существования, необходимость найти свой путь и построить новый мир на руинах рухнувшего старого.
Иличевский Александр – Матисс, Винокурова Надежда, 619,37 mb, 128 kbps
Помощь 
Поиск
Клуб Любителей АудиоКниг -> Посев разумного. Релизы. Ссылки -> Архив. Старинные темы с раздачами -> Иличевский Александр – Матисс
Важно: 
