Вот, к примеру, отрывок из романа Йена Пирса "Падение Стоуна". В нём, правда, больший объём мужской партии за счёт авторского текста от лица героя, но зато в женской партии больше возможностей для формирования образа. 
| + Показать | Я явился по адресу Сент-Джеймс-сквер во внушительный особняк, один из тех, в которых проживают богатые негоцианты и финансовые воротилы, хотя они уже мало-помалу перекочевывали в более лиственные районы города. О самой леди Рейвенсклифф я узнал всего ничего, а потому заполнил пробел игрой воображения. Вдовствующая аристократка лет под семьдесят, одета по последнему крику моды тридцатилетней давности, когда она была молода и (готов я был держать пари) достаточно миловидна. Что-то от герани в ее облике — моя бабушка выращивала герань, и особый густой запах этого растения всегда ассоциировался в моем сознании с респектабельной старостью. А может быть, нет, может быть, чуть-чуть обрюзглая и неотполированная. Уроженка северных графств, преуспевшая, но все же на несколько шаткой ступени общественной лестницы, с вечной обидой, что богатство не принесло с собой положения в обществе.
Мои мысли перебились, когда я оказался перед женщиной, которую принял за дочь или компаньонку. Я дал ей лет сорок, ведь Рейвенсклиффу, когда он умер, было почти семьдесят.
— Добрый день, — сказал я. — Мое имя Мэтью Брэддок. Меня пригласила… ваша матушка? Может быть…
Она улыбнулась с некоторой растерянностью.
— Надеюсь, что нет, мистер Брэддок, — ответила она. — Если у вас нет связи с миром духов, увидеться с ней вам не доведется.
— Я получил письмо от леди Рейвенсклифф… — начал я.
— Она — это я, — сказала она мягко. — Я приму вашу ошибку за комплимент. Несколько сбивчивый, возможно, но тем не менее лестный.
Ее развеселила эта маленькая путаница; я увидел, как заблестели глаза на лице, в остальном лишенном всякого выражения, словно она была благодарна за первое развлечение на протяжении многих дней. Одета она была во все черное, но сумела придать трауру оттенок очарования; на ней было абажурное платье, как их тогда называли, жакет с воротником, прилегавшим к шее, и простое ожерелье из очень крупных серых жемчужин, эффектно смотревшихся на черном бархате жакета. Я мало что знал о подобных вещах, но все-таки достаточно, чтобы понять, что туалет этот, на женский взгляд, был модным. Бесспорно, даже у такого невежды, как я, впечатление создавалось поразительное. И лишь цвет намекал на подобие траура.
Я сел. Никому не нравится выглядеть дураком, а начал я не слишком хорошо. Тот факт, что ей явно нравился такой оборот вещей, поддержкой не служил. Только позднее — гораздо, гораздо позднее — я взвесил, что мое нелепое начало было связано с самой леди, поскольку она была красива, хотя, если оценивать ее лицо, прямой причины думать так не находилось. Ничего, что обычно принято называть красотой; вернее, создавалось впечатление, что выглядит она несколько странно. Ее черты отличала четкая асимметрия — нос и рот крупноваты, брови слишком темные. Но она была красива, поскольку считала себя такой, и потому одевалась, и сидела, и двигалась в манере, вызывавшей соответствующий отклик у смотревших на нее. Тогда я этого не осознал, но соответствующее впечатление у меня возникло.
Что делать? Самое лучшее — ничего, решил я. Она пригласила меня, и начать должна она же. Это позволяло ей контролировать наш разговор, что и так подразумевалось само собой. И потому я собрался, насколько мог, изо всех сил стараясь не выдать мое смущение.
— Последнее время я много читаю газет, мистер Брэддок, — начала она. — Как мне сказали, и ваши многочисленные опусы в том числе.
— Я польщен, ваша милость.
— Не из-за вашего литературного таланта, хотя, не сомневаюсь, вы искусны в выбранном вами занятии. Но потому, что я нуждаюсь в ком-то, умеющем собирать информацию и бесстрастно ее оценивать. И вы мне кажетесь именно таким человеком.
— Благодарю вас.
— К несчастью, мне также требуется кто-то, на чью сдержанность можно положиться, а это, если не ошибаюсь, качество, репортерам не свойственное.
— Мы же профессиональные сплетники, — сказал я, подбодрившись, так как тему я знал досконально. — Мне платят за несдержанность.
— А если вам заплатят за сдержанность?
— Ну, в таком случае сфинкс в сравнении со мной будет выглядеть болтуном.
Она помахала рукой и задумалась. Какого-нибудь угощения мне предложено не было.
— У меня есть для вас поручение. Сколько вы зарабатываете в настоящее время?
Невежливый вопрос. По журналистским меркам, я оплачивался достаточно, хотя и понимал, что, по меркам леди Рейвенсклифф, сумма эта выглядела жалкой. Болезненный удар по мужской гордости.
— Почему вы хотите узнать это? — спросил я осмотрительно.
— Потому что, не сомневаюсь, мне, чтобы заручиться вашими услугами, надо будет заплатить вам несколько больше получаемого вами сейчас. И я хочу узнать, насколько больше.
Я пробурчал:
— Ну, если вам обязательно знать, то мне платят в год сто двадцать пять фунтов.
— Да, — сказала она мило, — именно столько.
— Прошу прощения?
— Естественно, я узнала это сама. И хотела проверить, назовете ли вы мне точную цифру или преувеличите в надежде получить с меня побольше. Хорошее начало — показать себя честным человеком.
— И очень плохое — для нанимателя.
Она приняла упрек, хотя и без малейших признаков раскаяния.
— Да, правда. Но вы сейчас увидите, почему я так осторожна.
— Я жду.
Она нахмурилась, что не шло ее от природы ровному цвету лица, и на минуту задумалась.
— Ну, — сказала она затем, — я хочу предложить вам работу. Триста пятьдесят фунтов годовых плюс расходы, которые вы можете понести, на срок в семь лет, независимо от того, сколько времени вам потребуется для выполнения задачи. Это поспособствует вам принять мое предложение и соблюдать сдержанность. Если вы ее нарушите, все выплаты сейчас же прекратятся.
Потребовалось несколько секунд, чтобы усвоить все это. Сумма феноменальная. Я легко сумею откладывать сотню в год, таким образом обеспечив себе еще четыре года без тревоги о деньгах. В общей сложности одиннадцать лет благословенной обеспеченности. Что могло ей требоваться за такую сумму? Но каким бы ни оказалось это дело, я твердо решил взяться за него. Если только оно не грозило тюрьмой.
— Возможно, вам известно, что мой муж, лорд Рейвенсклифф умер две недели назад?
Я кивнул.
— Кошмарный несчастный случай. Я все еще не могу поверить… Однако это произошло. И я теперь должна жить вдовой.
«Но не долго, держу пари», — подумал я, пока придавал лицу выражение подобающего сочувствия.
— Прошу, примите мои соболезнования в вашей тяжкой потере, — сказал я благочестиво.
Она выслушала эти избитые слова со всей серьезностью, какую они заслуживали. То есть пропустив их мимо ушей.
— Как вы, без сомнения, знаете, смерть это не просто душевные страдания для понесших утрату. Закон также требует внимания.
— Вмешалась полиция?
Она посмотрела на меня очень странно. И ответила:
— Разумеется, нет. Я имела в виду оглашение завещания, вступление в наследство, выплаты завещанных сумм.
— А, да. Прошу прощения.
После этой маленькой стычки она довольно долго молчала; возможно, спокойное изложение ситуации оказалось для нее более трудным, чем выглядело.
— Мы прожили в браке более двадцати лет, мистер Брэддок. И все это время были так счастливы и довольны, насколько доступно супружеской паре. Надеюсь, вы оцените это по достоинству.
— Разумеется, — ответил я, прикидывая, что бы это значило.
— И потому вы поймете, насколько я была изумлена, когда прочитала его завещание, оставляющее значительное наследство его ребенку.
— Да? — спросил я тактично.
— У нас не было детей.
— А!
— Поэтому я хочу, чтобы вы установили личность этого ребенка, и условия его завещания могли бы…
— Минуточку! — Я торопливо поднял ладонь. Горстка сведений, которые она мне сообщила, уже вызвала столько вопросов, что мне было трудно удерживать их в памяти одновременно.
— Минуточку, — повторил я спокойнее. — Нельзя ли нам разобраться в этом помедленнее? Во-первых, почему вы говорите мне все это? То есть почему мне? Вы же ничего обо мне не знаете.
— Напротив. Мне рекомендовали именно вас.
— Неужели? И кто же?
— Ваш редактор. Мы познакомились с ним довольно давно. Он сказал, что вы спец по выведыванию чужих секретов. Еще он заверил меня, что вы умеете держать язык за зубами, и случайно упомянул, сколько вам платят.
— Несомненно, существует кто-то лучше меня.
— Вы очень скромны. И не думайте, что я тщательно все не взвесила. Собственно говоря, людей, способных справиться с такой задачей, найдется очень мало. Юристы иногда нанимают таких людей, но у меня нет подходящих знакомых. Есть частные детективные агентства, но я не склонна доверять человеку, не рекомендованному мне лично. К тому же им может понадобиться больше информации, чем располагаю я. Я не знаю, жив ли этот ребенок, когда он (или она) родился, кто была его мать. Я даже не знаю, в какой стране он родился. Всего одна фраза в завещании мужа.
— И это все? Ничего сверх?
— Ничего.
— Но что точно сказано в завещании?
Она промолчала, а затем процитировала:
— «Памятуя о многих моих промахах во стольких делах и желая возместить зло, причиненное в прошлом, я оставляю сумму в двести пятьдесят тысяч фунтов моему ребенку, которого прежде не признавал своим». Как видите, речь идет не о мелочи. — Она смотрела на меня спокойным взглядом.
А я вытаращил глаза. Деньги не моя специальность, но я осознал колоссальность такого состояния, когда потерял счет нулям, затанцевавшим у меня в голове.
— Ну и промах! — заметил я. Она ответила ледяным взглядом. — Прошу прощения.
— Я хочу исполнить последнюю волю моего мужа со всем тщанием, если это возможно. Мне необходимо поставить это лицо в известность о завещанном ему (или ей) наследстве. Сделать я этого не могу, пока не узнаю, кто он или она.
— У вас правда больше никаких фактов нет?
Она покачала головой.
— В завещании была ссылка на документы в его сейфе. Но там их нет. По крайней мере могущих как-то касаться этого дела. Я перечла их несколько раз.
— Но если ваш муж поддерживал… э…
Я не знал, как вести этот разговор. Даже женщину моего собственного социального класса было бы невозможно спросить прямо: «Была ли у вашего мужа любовница? Когда? Где? Кто?» Но задать эти вопросы леди в первой поре траура было свыше моих сил.
К счастью, она решила выручить меня. Хотя я предпочел бы, чтобы она воздержалась. Это ввергло меня в еще большее смущение.
— Я не верю, будто у моего мужа была склонность заводить любовниц, — сказала она невозмутимо. — Бесспорно, в последнее десятилетие или около того. А до того я не знала ни про единую. И нет причины, которая помешала бы мне знать про такую особу, существуй она.
— Почему так?
Она улыбнулась мне. Опять с насмешливыми искорками в глазах.
— Вы стараетесь скрыть, насколько шокированы, но вам это не слишком удается. Разрешите мне просто сказать, что я никогда не сомневалась в его любви ко мне, как и он в моей к нему, даже хотя он дал мне совершенно ясно понять, что я свободна поступать как хочу. Вы понимаете?
— По-моему, да.
— Он прекрасно знал, что я приму все, что он сочтет нужным мне сказать, а потому у него не было причин что-либо скрывать от меня.
— Понимаю.
Конечно, я не понимал, абсолютно ничего не понимал. Моя мораль была — и остается! — моралью моего социального класса и воспитания, то есть куда более строгой, чем у людей вроде Рейвенсклиффов. Довольно ранний урок: богачи куда закаленнее большинства людей. Потому-то, полагаю, они и богачи.
— Извините меня, но почему он так усложнил жизни других людей? Он ведь, конечно, знал, как будет трудно отыскать этого ребенка.
— Возможно, вы найдете ответ на это в своих розысках. |
|
Его тембр лучший в своём классе, среди тех же Герасимовых или Ерисановых. Эх, жаль рано ушел, сколько бы еще он мог сделать в этой жизни... Подарить свой голос еще скольким книгам! 
)
)
такого точно не было - я б запомнила 
, используемого Вероникой Обоянкой, (глубоко мной уважаемой и к советам которой я всегда прислушиваюсь!) и от того возможно и неверно сужу о признаках «утвердительности» и «театральности» в чтении. Но всегда готова учиться, разбираться в нюансах, исправлять ошибки и совершенствоваться, насколько это в моих силах и Богом отпущенных возможностях. 
Ну, неужели они сами не придумают, за что взяться? 
Тут моя компетентность, безусловно, ниже
