«Я бы не переоценивал советскую литературу», Александр Иличевский — о современных писателях, своем новом романе

Победитель премии «Большая книга» за роман «Чертеж Ньютона» писатель Александр Иличевский (на экране) и президент Российского книжного союза Сергей Степашин (справа) на церемонии вручения национальной литературной премии «Большая книга»

Литература — прежде всего инструмент исследования Вселенной, действительности и человека, считает Александр Иличевский. Он уверен, что вопросы часто интереснее ответов, а жизни без чудес не бывает. Об этом писатель рассказал «Известиям» после церемонии «Большая книга», где его роман «Чертеж Ньютона» был удостоен первой премии.

— Ваша литературная карьера тесно связана с премиальным процессом. У вас есть «Русский Букер» за роман «Матисс» и уже вторая «Большая книга». Насколько важна для вас победа — или было достаточно участия?

— Успех столь же ценен, сколь и не стоит ему придавать значения. Я слишком часто пролетал в шорт-листах, чтобы всерьез переживать из-за проигрыша. Но в этот раз я волновался. «Чертеж Ньютона» мне самому очень нравится, и я желал этой книге всего самого хорошего.

— На церемонии вы обмолвились, что предвкушали первый приз — шутили или, правда, не было сомнений?

— Это в той же мере несерьезное заявление, сколь и то, что я где-то в глубине души всерьез надеялся на благополучный исход. Ведь что такое чудо? Это столь же невероятное событие, сколь и закономерное, потому хотя бы, что необходимое. Жизни без чудес не бывает.

— В своем Facebook вы написали, что «Большая книга» — что-то вроде ледокола «Красин», проламывающего во льду безвестности чистую воду. Звучит красиво, но выбор жюри критикуют за предвзятость, а современный литпроцесс — за вторичность.

— Премии — это лишь часть выраженного мнения экспертного сообщества. Они неизбежны. Премия премии рознь, и «Большая книга» — это очень важная институция, которая появилась как раз, когда я только начал печататься. Сейчас мной написаны 22 книги, и далеко не все из них оценены. Наверное, потому что многие просто недоступны читателю, поскольку выходили в маленьких издательствах. Разумеется, премии — это ориентир, но их должно быть много, и им нужна целая культура экспертных оценок и мнений.

Насчет вторичности современной литературы — я не согласен. На моих глазах за 15 лет произошли глубинные сдвиги. Появились авторы, которые не только умеют писать — им есть что писать. И я бы не переоценивал советскую литературу. Во второй половине XX века серьезных писателей на пальцах одной руки можно пересчитать. Сейчас дела пошли существенно веселей. Из последних моих открытий — Александр Стесин, очень люблю этого автора. Мне нравится то, что пишет Александр Мильштейн, а пишет он много и парадоксально сопровождает собственными иллюстрациями текст. Эффект создается необыкновенный.

— О «Чертеже Ньютона» говорят как о попытке создания текстоцентричной модели мироздания. Была ли задача объяснить какие-то его законы?

— Идея лежит в основе романа. Литература прежде всего инструмент исследования — Вселенной, действительности, человека. Меня интересовали постановки вопросов, а не ответы на них. Вопросы вообще часто интереснее ответов. Роман в том числе и о том, что в науке есть место метафизике. А религия уж точно не способна без нее обойтись.

Метафизика — это то, что может быть с успехом использовано для снятия клинча между наукой и религией. Эта работа еще впереди. Ни религия, ни тем более наука не собираются оставлять человечество наедине с пустотой. Закрытые текстоцентрические сообщества, какие мы можем наблюдать в некоторых кварталах Иерусалима, где люди живут без смартфонов и телевизоров, но с книгой в руках, — удивительный пример того, с какой альтернативой может сотрудничать открытое человечество. Замкнутая жизнь, питающаяся культурой текста, неизбежно останется одним из примеров развития для цивилизации, поскольку цивилизация сама по себе начинала свое существование именно с такой модели порождения смысла.

— Ваш герой, физик, изучает темную материю, являющуюся метафорой сознания. В одном из интервью вы говорили, что люди — виртуальные существа по природе, а душа человека обитает в пространстве, «сотканном именно музыкой, чистым смыслом как таковым»?

— Мы настолько же виртуальны, насколько и верен тот факт, что без тела душа в мире действия ничего не способна изменить. Это парадоксальная ситуация, с которой еще предстоит разобраться. В том числе и науке.

— Вы выбрали форму травелога, чтобы решить какие-то конкретные художественные задачи?

— Говорить о художественных задачах текста сложно. Они разнообразны. Как-то мне увиделось, что «Чертеж» — это как минимум два романа под одной обложкой. С одной стороны, это текст, выражающий целую философию, а с другой — это роман о становлении и приключениях героя. Кроме того, некоторым читателям среди героев «Чертежа» видится еще и Иерусалим-текст. Немаловажна также линия самозванства — история Мозеса Шапиро, выражающая то, насколько воображение, с одной стороны, может быть обманчиво, а с другой — всерьез пробиваться к истине.

— Критики как-то слишком сосредоточились на философии и метафизике, но «Чертеж» — это еще и занимательная человеческая история о поиске пропавшего отца, поэта, кумира богемной тусовки, но несостоявшаяся встреча с ним оборачивается встречей с богом — с маленькой буквы.

— Да, литература всегда и прежде всего о человеке. Потому что Вселенная без человека совершенно бессмысленная штука. В ней нет улыбки. Это кроме всего прочего. Фигура отца, конечно, работает движителем для поисков сына — он ищет не только исчезнувшую фигуру соперничества, родства, он тем самым ищет Бога. С маленькой буквы или с большой — не так уж и важно. Потому что Бог и человек самые близкие родственники.

— Вы окончили МФТИ, потом работали в Израиле и Калифорнии, писали в стол. Как сложилась первая публикация и как удается совмещать писательство с работой в израильском госпитале?

— Лет восемь ничего никому не показывал. Первая публикация состоялась в «Новом мире» — ее отметили Ирина Бенционовна Роднянская и Владимир Алексеевич Губайловский. Это был рассказ «Воробей». Мне за него дали премию имени Юрия Казакова, которой я очень горжусь. Сейчас я работаю в госпитале Hadassah в Иерусалиме, пишу урывками, часто приходится перестраивать режим работы. Но охота пуще неволи. Следующая книга написана, роман называется «Исландия». Это особенный текст, очень мной любимый, в нем много и о мире-пустыне, и о человеке в ней, о его грезах и о прозрениях.

— Слышала, вы работаете с ковид-больными. Насколько сложным оказался этот опыт?

— Я работаю в отделении радиотерапии, мы лечим онкологических больных. Отделение не прерывало свою работу, хотя ситуация была крайне сложной. В Израиле был очень жесткий карантин первой волны, тогда население проявляло большую сознательность, но экономика пошатнулась, начались протесты, статистика неуклонно росла. Сейчас началась вакцинация.

СПРАВКА «ИЗВЕСТИЙ»

Александр Иличевский — прозаик, поэт. Лауреат премий «Русский Букер», дважды финалист «Большой книги» за романы «Перс» и «Чертеж Ньютона». Родился 25 ноября 1970 года в городе Сумгаит. Окончил факультет общей и прикладной физики Московского физико-технического института. Работал в Израиле и Калифорнии. С 2013 года живет в Иерусалиме. Автор романов «Нефть», «Матисс», «Перс», «Математик», «Анархисты», «Орфики», «Чертеж Ньютона», «Исландия».

Александр Иличевский в нашем каталоге

 

Удивительно, насколько облагораживается физическая терминология, проникая в литературную среду! К примеру: "квантовые явления в подсознании" - каково!

Наука с этим разбираться не будет - кишка тонка. Так что флаг в руки и бог в помочь... А что виртуальны - то да. Сейчас многие одаренные литераторы уходят в астрал и возвращаются с добычей.

А кто переоценивает? Там очень мало что можно переоценить.
Трифонова переоценивать - глупо, Аксенова считать советской литературой - странно.
И т.д. и т.п.

Но ведь всегда остаётся Шолохов?

А что Шолохов?
Я несколько лет назад брался переслушивать и не смог.
Эта книга мертва. Она написана мертвым языком, она не читается сегодня. Вообще.
Круто было, спорить не буду. Но было. Больше нет.

Я тоже не смог слушать. Но всё равно пепел Великой Советской Литературы стучит в моё сердце!

Недавно прослушал Веллера "Огонь и агония". Первая глава о русской классике - прямо-таки пир души для Васи! Веллер по кочкам разносит наших всех, говоря примерно то же самое - мол когда-то может это и было читабельно, но для сегодняшнего читателя - это сущая х..я!

А про обязательной программе литературы в школе он не проходился? Вот уж на что у меня зуб уже в полсотню лет...

Вы бы лучше послушать попробовали. Мы вот с Владилиным аж в 2011 году его "Перса" слушали. И я до сих пор более-менее помню книгу и свои впечатления, а для меня и это уже немало.
Topic Link: Иличевский Александр - Перс

Пожалуй, попробую ещё что-нибудь послушать.